— Именно поэтому я решил в письме к Николаю Николаевичу высказать наши соображения о сложившейся в настоящее время обстановке, — сказал Лукомский. — Мы должны убедить его в том, что армия окончательно разваливается и с каждым днём надо ожидать катастрофы на фронте или в Петрограде. В ближайшие недели или даже дни власть захватят большевики — у Керенского нет ни сил, ни умения, чтобы защищать свою власть. Надо предусмотреть решительные меры для организации сопротивления большевикам и для удержания фронта. Во-первых, я хочу предложить Ставке подтянуть к Могилёву несколько надёжных частей, чтобы Ставка не оказалась в беспомощном положении. В случае необходимости под прикрытием этих надёжных частей Ставка может быть перемещена в Киев. Для укрепления фронта необходимо ориентироваться на войска Румынского и Юго-Западного фронта. Они ещё сохраняют боеспособность и даже могут удержать общий фронт.
На Русско-японской войне Марков удивлялся несоответствию планов высшего командования реальному состоянию армии и её действиям, возмущался этим; на германском фронте он к этому привык, и к плану Лукомского отнёсся равнодушно. Помалкивал, не критиковал, а затем присоединился к мнению Деникина и Романовского, в основном согласившихся с Лукомским. Тот обещал как можно быстрее составить письмо и показать его Корнилову.
3а обедом вновь вспоминали о письме, а Марков представил, как в соответствии с предложенным планом войска Юго-Западного фронта будут укреплять общий фронт. Те самые войска, которые митинговали в Бердичеве и издевались над ними по дороге на вокзал, призывая к расправе над генералами.
В столовой обслуживали солдаты, но несколько раз подавлялась женщина, чем-то привлекательная, может быть, просто тем, что других женщин здесь не было. Возможно, Сергея Леонидовича привлекли её ярко-рыжие густые стриженые волосы, открывавшие короткую розовую шею. Она ходила в белой косынке, из-под которой выбивались рыжие завитушки, и он видел круглое русское деревенское лицо и солнечные локоны, упавшие на лоб, посматривал на её невысокую плотную фигуру обрубочком — плечи и бедра одной ширины, но талия изящно перетянута.
Кормили быховских арестантов так же хорошо, как принято в офицерских собраниях, и они говорили: «Это наша Оля старается». Как-то получилось, что в конце обеда он остался за столом один, и Оля сама подошла к нему и спросила:
— Вам понравился обед, господин генерал?
И смотрела немигающими зеленоватыми глазами, словно пытаясь проникнуть взглядом в его мужскую сущность, всё в нём понять.
Он опасался понимать такие взгляды и вежливо поблагодарил женщину за заботу, похвалил обед, а она усмехнулась и продолжала разговор ещё настойчивее, задушевнее: — Я догадалась нахватать продукты в запас пораньше, пока другие ещё и не думали. И кофе, и сахар, и вина хорошие. В городе, конечно, держу, но и здесь, на втором этаже у меня кладовка. Днём тут работаю, вечером — домой. Приходите в гости в моё хозяйство на втором этаже. Вы ведь тоже там живете. Только моя кладовка в другом конце. Приходите. Меня зовут Ольга Петровна.
Сергей Леонидович вновь поблагодарил, но понимать так и не захотел. Оля улыбнулась ещё насмешливее и лукавее. Над ним, наверное, посмеялась. Самоуверенная женщина. Может быть, решила пожалеть: такой молодой, красивый генеральчик — не дай Бог засудят и расстреляют. Потом не простит себе, что упустила.
Когда-то в Петербурге была другая Ольга. Та была выше ростом, но тоже фигуристая. Самая первая женщина, вызвавшая у него бурное и болезненное чувство. По-видимому, это чувство и называют любовью. Тогда ради свиданий с нею он даже пропускал занятия в Академии — в книге у дежурного за него расписывались приятели-однокурсники. Свидания происходили в квартирах каких-то Ольгиных подруг, но... Всё кончилось так, что лучше не вспоминать: стыдно. Никто никогда не узнает, что произошло. После того он решил, что никогда не женится, и всерьёз думал о самоубийстве. Выручила Русско-японская война — зачем стреляться, если с честью можно умереть за Россию. Сразу же после окончания Академии он добился назначения в действующую армию.
