— Невеста,— сказал Романовский. — Ксения Васильевна Чиж. Заждалась. Действовала активно, спасая вас от суда-расправы. Собирала лучших адвокатов в Киеве.
Обидно, конечно, когда прекрасная девушка приходит не к тебе, и Марков с неприличной язвительностью подумал, что если это сцена из оперы, то скорее всего из «Евгения Онегина»: Татьяна и князь Гремин. Стыдно так думать о своём боевом товарище, но человек есть человек, и человеку этому ещё нет сорока, а жена, с которой не виделись два года, за тысячи вёрст.
Достал из тумбочки колоду карт, но Иван Павлович предупредил:
— Не располагайтесь. Здесь будет сейчас праздник.
И сам начал прибирать постель и приводить себя в порядок.
Первой в комнату вошла невеста: девичье тонкое лицо, нижняя губка светится пухлой черешенкой, в карих очах — неприступность, смущение лишь лёгким румянцем на щеках. Генерал стоял рядом и смотрел на неё с глупой счастливой улыбкой.
Романовскому при его массивности удавалось быть элегантным. В начищенном генеральском мундире с орденами тот выглядел празднично. С шутливой церемонностью он приветствовал девушку, взял у неё корзинку и цветы, извинялся, что сидеть у них можно только на кроватях. Марков стукнул каблуками, прозвенев шпорами, и представился официально. Романовскому Ксения улыбнулась дружески, Маркову — с некоторым удивлением.
Из корзинки сначала появилась бутылка с прозрачной жидкостью, затем яблоки, пироги...
— Очень хорошая самогонка, — объяснила Ксения, — понимающие говорят, что це хуже «Смирновки».
— Проверим, — сказал Романовский. — Надо позвать Александра Сергеевича.
— Иду, как самый молодой, — вскочил Марков.
Марков уже знал, что в соседней комнате помещается сам Корнилов, а напротив — комната Лукомского. Вернулись с ним к столику, где всё уже было разложено и расставлено тесно, но аппетитно, а георгины красовались на окне в банке с водой. Генерал-лейтенант Лукомский был здесь самым старшим — 55 лет. Он, по-видимому, никогда об этом не забывал и говорил внушительно и резко.
— А Елена Михайловна? — спросила Ксения о его жене. — Разве её нет?
— Обещала после обеда. Если вы соблаговолите прийти к этому времени, то вам удастся с ней встретиться.
— Соблаговолю.
Первый тост — за долгожданную счастливую встречу жениха и невесты. Опустошив свой стакан, Марков сказал:
— Эта водка не горькая, но надеюсь, что скоро будем пить горькую.
Его все поддержали. Пили за Россию, за армию, за восстановление порядка, за победу над немцами и их российскими пособниками.
— Я готовлю письмо в Ставку, — сказал Лукомский, — и хотел бы посоветоваться с вами, господа генералы.
— Люблю смотреть, Александр Сергеевич, как вы аппетитно кушаете, — сказала ему Ксения. — Я к вечеру ещё что-нибудь состряпаю специально для вас.
— Нет, жизнь хороша, — сказал вдруг Марков. — И хороша во всех её проявлениях.
Он вдруг почувствовал себя не арестантом, ожидающим рокового суда, а военным человеком, отдыхающим в перерыве между походами. Для этого он и жил, чтобы служить России на военном поприще. Кому же, как не ему и его боевым товарищам, опытным русским генералам, остановить развал страны и привести к повиновению тех... злобствующих, кровожадных, разложившихся, предающих Россию немцам.
Когда Ксению проводили, Лукомский сказал:
— Господа генералы, несмотря на праздничное настроение, появившееся у нас благодаря нашей милой гостье и Антону Ивановичу, мы не должны ни на минуту отвлекаться от исполнения своего долга перед Россией. Поэтому я прошу вас пока забыть о том, что жизнь хороша, — и взглянул на Маркова, — а вспомнить об отнюдь не о хорошем положении страны.
— И о нашем тоже, — сказал Деникин.
— Сами-то мы можем в любую минуту бежать, — сказал Марков.
— Не можем, — возразил Романовский. — Не потому, что нас поймают текинцы или георгиевские кавалеры, охраняющие внешнюю сторону гимназии, а потому, что каждое наше действие должно согласовываться с благом России и армии. Николай Николаевич Духонин[8] — начальник штаба Верховного главнокомандующего, обещал сообщить нам, когда придёт необходимый момент и наше освобождение будет своевременно с точки зрения политической или, наконец, просто ради нашего спасения.
