На Марию обрушился поток самых лестных отзывов. Радужную картину портило только одно темное пятно: некоторые критики отмечали излишнюю полноту певицы. Насмешкам подвергалась, конечно, не певица, а женщина. И она воспринимала мелкие уколы недоброжелателей так, словно речь шла о пущенных в нее отравленных стрелах. Следует отметить, что пересуды по поводу полноты бедер оперной дивы или внушительной толщины ее икр велись в прессе далеко не в первый раз. Один итальянский журналист из Вероны после того, как она спела в «Аиде», превзошел в язвительности всех своих коллег по перу. В книге «Мария Каллас по ту сторону легенды» Арианна Стасинопулос привела его слова. «Было невозможно отличить ноги находившихся на сцене слонов от ног Марии Каллас», — написал этот грубиян.
Не прекращавшаяся полемика вокруг ее внешнего вида все больше и больше задевала самолюбие Марии. Даже превратившись в стройную женщину, Каллас-сильфида никогда не сможет забыть Каллас-толстушку.
И все-таки, как известно, оперная публика прежде всего ценит в исполнителе голос. Любители оперы готовы были закрыть глаза на полноту певицы, если своим голосом она ласкала их слух. Так, миланская публика с нетерпением ожидала Марию на новый сезон в «Ла Скала». В декабре 1952 года для певицы начался второй этап восхождения на самую престижную в мире оперную сцену. Похоже, ей предстояло выдержать жестокую борьбу с конкуренткой, поскольку поклонники бельканто разделились на два противоположных лагеря: сторонников Тебальди и поклонников Каллас. Те и другие поддерживали своих кумиров с таким неистовым пылом, что атмосфера в зале всегда обещала накалиться до предела. Глава клакеров, который по обязанности остается беспристрастным и выполняет волю того, кто ему платит, пользовался ситуацией, чтобы постоянно переходить из одного лагеря в другой. В зависимости от суммы взятки, полученной от «тебальдистов» или от «калласистов», он организовывал в зале бурю аплодисментов или оглушительный свист.
Директор театра Гирингелли сделал хитроумный ход, чтобы соперничество двух группировок поклонников не закончилось потасовкой. Он разделил театральный сезон на две части: в первой выступала Мария, а во второй — Рената.
В своей части сезона наша оперная дива пела в трех операх: «Макбет», «Трубадур» и «Джоконда». Роль леди Макбет уже не первый раз внушала ей недоброе предчувствие. Следует отметить, что положенное на музыку произведение Шекспира отнюдь не способствовало поднятию настроения Марии. Настраивала на мрачный лад и музыка Верди. И вот Мария, за которой пристально следила не только публика, но еще и не полностью покоренные ее талантом критики, в тот вечер, 7 декабря, когда пела партию леди Макбет, заткнула рот последним злопыхателям, произведя незабываемое впечатление на истинных любителей оперы. Жан Пьер Реми, описывая игру и голос примадонны во время этого спектакля, говорил об «охваченном страхом демоне, о сопрано на грани человеческих возможностей, способном одновременно звучать то по-звериному исступленно, то чрезвычайно нежно… Призрак, издающий нечеловеческие вопли, и светская дама, предлагающая выпить у нее в доме тому, чью бдительность она желает усыпить…» Во славу гения Каллас от партера до балкона на протяжении целых двадцати минут раздавался гром аплодисментов.
Мария также навсегда запомнила этот восторженный прием. Многие годы спустя во время одной нашей беседы она вдруг начала вспоминать то представление. «Я подошла к самому краю оркестровой ямы. Публика аплодировала, с балконов доносились крики «браво». В этот момент я не отдавала себе отчет в том, что все это было в мою честь… Это походило на океанскую волну, бьющуюся о стену волнореза… Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, что вся эта буря разразилась из-за меня. К чувству, которое я испытывала в тот момент, возможно, примешивалась гордость. Однако прежде всего меня переполняло чувство глубокой удовлетворенности из-за того, что мне удалось преодолеть все препятствия и обойти все многочисленные ловушки, которыми изобиловала эта роль. На протяжении всего спектакля я отождествляла себя с этой ужасной леди Макбет, и мне доставило неописуемое удовольствие превратиться снова в Марию Каллас, то есть в выполнившую свою миссию оперную певицу, оправдавшую надежды публики… Я была так счастлива, что, оказавшись в своей артистической уборной, помню, долго плакала…»
