Что же хотел воевода Юрий Мнишек лично для себя и для своей дочери, «московской царицы» Марины Мнишек? В первую очередь больших гарантий ее царского титула и неприкосновенности ее имущества, как в Московском государстве, так и в Речи Посполитой, чтобы она была «под покровительством королевства при перемене обстоятельств». «Надобно, чтобы сенаторы и подданные по городам, – говорилось в «Мемориале», – дали присягу (выделено мной. – В. К.) ее царскому величеству, как своей государыне на подданство и послушание; один экземпляр присяжного листа хранить здесь, а другой – в Польше с подписью правителей и старост городовых». Все должно было помогать делу будущей унии: строительство костела или монастыря для царицы, служба у нее униатских священников, зачисление в ее двор молодых людей «обоего пола» из аристократических семейств и беседы с ними для облагораживания нравов и смены веры. Воевода искал ответ на вопрос, как на будущее «при перемене царя для царицы удобнее получить помощь от своих, безопаснее и легче выехать с драгоценностями и свободною в отечество», и видел выход в том, что «надобно жить где-нибудь, только не в Москве» [212].
…Из ненавистной Москвы послов и Мнишков отпустили с одним условием – ехать прямо домой в Речь Посполитую. Воеводе Юрию Мнишку, его приближенным и родственникам вернули все имущество, отысканное по прошествии двух лет после московского погрома 1606 года. Собрали даже те драгоценности («клейноты») и товары, которые могли принадлежать другим людям и купцам, приехавшим с Мнишками, предоставив возможность самому сандомирскому воеводе отобрать свои вещи и подарки Марины Мнишек.
9 июля 1608 года был составлен их реестр: «Роспись вещам, забранным у Сендомирского воеводы Юрья Мнишки и дочери его Марины, которыя все ли его собственныя или также его приятелей и купцов, о том неизвестно». Воевода Юрий Мнишек перебирал находящиеся в окованном сундуке «круг за стеклом с изображением Страстей Христовых и мощи святых с надписанием латинским», «венец работы немецкой, низанный жемчугом с яхонтами вокруг, с алмазами в золоте, черною и красною финифтью», «четки золотые с яхонтами и алмазами», несколько других жемчужных четок и цепочек, золотые цепочки и массу украшенных женских чепцов, головных уборов и воротников [213].
Конечно, упомянутые драгоценности представляли собой жалкие остатки тех богатств из казны русских царей, к которым едва успела приблизиться Марина Мнишек. Но она, напомним, даже в тяжелый час московского погрома готова была променять свои драгоценности на отобранного у нее арапчонка. Не таков был воевода Юрий Мнишек. Отец Марины так и не смирился с тем, что пышущие великолепием Востока царские кладовые закрылись для него навсегда. Возможно, именно в надежде вернуть их он и вступил в переписку со вторым самозванцем.
Интересно, что первое обращение Лжедмитрия II к своему так называемому «отцу» было датировано еще январем 1607 года и послано из Орла в Ярославль [214]. Если бы в Москве знали об этом, равно как и о меморандуме, подготовленном для короля Сигизмунда III Юрием Мнишком, условия отпуска сандомирского воеводы и Марины Мнишек из Московского государства, вероятно, были бы другими.
А так Марине вернули все дары ее мужа, бывшего царя Дмитрия Ивановича. Свои драгоценности она получила когда-то в два приема: в Кракове в 1605 году через посольство Афанасия Власьева и в Москве во время брачных торжеств в мае 1606 года. Они и упоминались отдельно: «Клейноты с Офонасьем до Кракова посланы и после того с паном Бунинским. Потом через Офонасья в дорозе посланые, а после того в шатре отданые, и что тут в Москве дал». После погрома, по словам Марины, все дары остались в государевой казне, и она просила царя Василия Шуйского и думных бояр проявить снисхождение и возвратить их: «Все те подарки, которые Дмитр дочери его милости пана воеводиной давал, тут привезены и в казне целы остались, а в Полше нимало ничего не оставлено. Что все дочка его милости пана воеводы Сендомирского пускает на ласку великого государя и на разсуженье бояр думных». В итоге бояре не только вернули Мнишкам то, что могло им принадлежать, но и не отказывались продолжать дальнейший поиск утраченного имущества, покупая тем самым столь необходимое перемирие.
