В первой половине февраля 1610 года в Тушине вспыхнул бунт донских казаков. Позднее в войске его объясняли происками «царицы», которая «так подействовала на донцов, что 3000 их почти днем выступили в Калугу с несколькими русскими вождями» [317]. Сам казачий предводитель Иван Мартынович Заруцкий не только не поддержал этого выступления, но и предупредил гетмана князя Романа Ружинского, который напал на «изменников» и, по воспоминаниям Николая Мархоцкого, положил до двух тысяч казаков. После этого удерживать согласие в Тушинском лагере было уже трудно. В письме от 8 (18) февраля 1610 года брат «царицы» саноцкий староста Станислав Мнишек извещал одного из своих друзей о случившемся бунте донцов и рисовал атмосферу раздоров в Тушинском лагере самыми мрачными красками: «Не безопасны мы от неприятеля, а более всего от своих»; беспорядков ожидали «каждый час» [318]. Не мудрено, что в такой ситуации начались поиски врагов. Тушинское «рыцарство» отправило с донесением королю под Смоленск своих товарищей, так как до них дошли слухи о каких-то переменах в настроении короля. Они говорили, что войско взволновано известиями от некоторых лиц из этого лагеря о чем-то противном его ожиданиям, а также, что особенно интересно для нас, «интригами царицы».
Вся эта история ярко иллюстрирует начавшийся крах тушинского режима. Вина за случившееся лежала, конечно, не на московской «царице», хотя именно ее происками пытались объяснить мятеж казаков. Но казаки, покидая Тушино, уходили не только к «царю Дмитрию» в Калугу, но и к польскому королю Сигизмунду III под Смоленск. Польские современники и хронисты были едины в том, что эти события в итоге и поставили крест на дальнейшем существовании Тушинского лагеря. «Эти бунты донских казаков, – писал Николай Мархоцкий, – были первым нашим несчастьем» [319].
Когда Марина покинет наконец раздираемое противоречиями Тушино, она оставит гневное и исполненное презрения письмо польскому «рыцарству»: «Не могу уже дальше быть к себе жестокой, попрать, отдать на произвол судьбы и не радеть о том, что люди добродетельные ставят превыше всего… и не уберечь от окончательного несчастия и оскорбления себя и своего сана от тех самых, которым долг повелевает радеть обо мне и защищать меня».
«Царица» наконец-то высказала все, о чем так долго мечтала. До нее доходили слухи о том, что ее имя часто возникает во время солдатских попоек, и это приводило ее в негодование: «Полно сердце скорбью, что и на доброе имя, и на сан, от Бога данный, покушаются! С бесчестными меня равняли на своих собраниях и банкетах, за кружкой вина и в пьяном виде упоминали!…» Она не могла простить гетману князю Роману Ружинскому, допустившему, что в Тушинском лагере обсуждали, как поступить с бывшей «царицей». Более того, готовы были расправиться с нею без всякой вины! «Тревоги и смерти полно сердце от угроз, что не только, презирая мой сан, замышляли изменнически выдать меня и куда-то сослать, но и побуждали некоторых к покушению на мою жизнь!»
Досталось от Марины теперь и самому королю, посмевшему предъявлять какие-то «права» и на ее царский сан, и на Московское государство: «Подобно тому, как я не могла вынести оскорблений невинности и презрения, так и теперь не попустит Бог, чтобы кто-нибудь частно спекулировал моей особой, изменнически выдавая меня, прислуживаясь, понося меня и мой сан, задумывая увезти меня туда-то и выдать тому-то, ибо никто не имеет никаких законных прав ни на меня, ни на это государство. Не дай Бог того, чтобы он когда-нибудь порадовался своей измене и клятвопреступничеству» [320].
Бедная, оскорбленная Марина, гневавшаяся от одной мысли, что солдаты могли вспоминать ее имя, держа в руках не саблю, а пивную кружку! Эти солдатские байки тушинских ветеранов позже пойдут гулять по свету, пока не будут записаны польским историком Кобержицким, написавшим почти полвека спустя историю короля Владислава IV (книга вышла в Данциге в 1655 году). Отдавая должное незаурядной соотечественнице, Кобержицкий не удержался от намеков, изменяя тону учтивости: «Эта необыкновенно умная женщина обходила лагеря польских рот, умоляла, обещала щедрые награды, в отдельные отряды посылала своих надежных поверенных, и всякими средствами, не всегда согласными с женским целомудрием, так умела повлиять на настроение солдат, что отвлекла их от короля и укрепила в них преданность Димитрию». Грязные намеки Кобержицкого будут развиты впоследствии Николаем Костомаровым.
