Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - страница 26

. Таванн здесь несомненно пытается заново позолотить герб отца, приписав ему красивую роль защитника принцев — тогда как заслуга их спасения, может быть, всецело принадлежит Карлу. Что касается современников, то многие думали, что король Наваррский был обязан помилованием Маргарите: «Я слышал от одной принцессы, — напишет позже Брантом (которого не было в Париже во время резни), — что она пасла ему [Генриху Наваррскому] жизнь во время Варфоломеевской ночи, ибо, несомненно, он был обречен и внесен в кровавый список, как творили, потому что высказывалось мнение, что следует уничтожить на корню короля Наваррского, принца де Конде, адмирала и прочих знатных лиц. Однако названная королева [Наваррская] бросилась в ноги королю Карлу, прося его сохранить жизнь своему мужу и господину. Король Карл дал ей свое согласие с большим трудом, и только потому, что она была его доброй сестрой»[80]. Как видно, Брантом был осведомлен весьма хорошо, но сведения, которые ему дали, противоречат рассказу мемуаристки — которая, вероятно, не преминула бы напомнить, что спасла супруга, будь это правдой.

На самом деле Маргарита спасет немало жизней, но не жизнь мужа. Действительно, после трагикомического эпизода с Лераном она вышла из своих покоев в сопровождении капитана гвардейцев и направилась к королю «скорее мертвая, чем живая». По пути она увидела, как один человек «пал под ударом алебарды в трех шагах от меня. Отшатнувшись в сторону и почти без чувств, я оказалась в руках господина де Нансея, решив, что этот удар пронзит нас обоих. Немного придя в себя, и вошла в малую комнату моей сестры, где она почивала, и когда я там находилась, господин де Миоссан, первый камер-юнкер короля, моего мужа, и Арманьяк, его первый камердинер, пришли ко мне умолять спасти их жизни. Тогда я отправилась к королю и бросилась в ноги ему и королеве-матери, прося их об этой милости, каковую они в конце концов оказали».

На этом рассказ Маргариты как свидетельницы Варфоломеевской ночи заканчивается. Если она умалчивает о подробностях, которых недостает историкам, чтобы восстановить ход трагедии, — об этом можно пожалеть, но королева Наварры не претендовала на то, что пишет исторический труд. Содержит ли он не всё, что знала принцесса? Это возможно, но не бесспорно, ведь она дала нам одно из самых полных описаний некоторых аспектов резни — конечно, тех, с которыми столкнулась лично. Что касается сказанного ею, то мы видели, что его подтверждают многие другие рассказы. Так что неминуемо надо сделать вывод, который, кстати, совпадает с выводом многих историков, что ее свидетельство — одно из самых достоверных.

Рано утром те вожди гугенотской партии, которым не удалось бежать, как Сегюру-Пардайяну, Монтгомери и видаму Шартрскому, были убиты, в том числе Ларошфуко и Телиньи, один из тех, кто подписал Сен-Жерменский мир. Колиньи прикончили в постели. На этом операция, задуманная Екатериной и ее советниками как, вероятно, акция ограниченного масштаба, почти закончилась. Начался «третий акт» резни. В Париже, враждебном к протестантам, распаленном проповедями и, вероятно, увидевшем в ночных расправах образец для подражания, начались массовые убийства, которые продолжались несколько дней и которых избежали очень немногие реформаты. Даже королевская семья в ужасе заперлась в Лувре, «откуда король, безо всякого результата, отдавал прево, эшевенам и милиции приказы прекратить эту бойню»[81]. Но закончилась бойня лишь через несколько недель, а то и месяцев: весть о резне, молниеносно распространившись по всей Франции, вызвала сходные побоища во многих регионах[82].

Этот страшный «праздник», как его назвали современники, в ближайшем будущем отнюдь не стал поводом для гордости. В то время как Испания и папа аплодировали, Корона предпринимала все усилия, чтобы убедить союзников, что не несет ответственности за тысячи убитых. Сначала она выдвинула версию ссоры Гизов и Шатийонов, потом предпочла версию гугенотского заговора. Атмосфера в Лувре была гнетущей. Карл не совсем пришел в себя после бедствия и впал в меланхолию, несмотря на рождение дочери в сентябре. Екатерина поставила под плотный контроль Конде и короля Наваррского, которые обратились в католичество соответственно 12 и 26 сентября и, находясь почти на положении пленников, были вынуждены притворяться добрыми католиками. Герцог Алансонский, не допущенный во время Варфоломеевской ночи в кабинеты, где принимали решения, был озлоблен и с трудом возобновлял переговоры о браке с Елизаветой Английской, заметно охладевшей к этой идее после недавних событий. Герцог Анжуйский без энтузиазма подумывал о выставлении своей кандидатуры в короли Польши, о чем шла речь несколько месяцев назад, но участие в резне сильно подорвало его репутацию