Итак, «Мемуары» королевы, опубликованные в конце 1628 г., были первым документом, ярко осветившим биографию этой женщины, по-прежнему очень знаменитой и очень уважаемой. Издатель Оже де Молеон де Гранье, не опознав Брантома в «благородном муже, настоящем французе, принадлежащем к известной фамилии», к которому обращалась Маргарита, написал, что произведение посвящено Шарлю де Вивонну, барону де Ла Шатеньере. Он заявил в предисловии, что надо «быть удивительно тупым, чтобы не получить удовольствия при чтении их автора», но не обмолвился ни словом ни о происхождении рукописи, ни о повреждениях, которые она претерпела… Однако три лакуны в разных местах текста[666] непохожи на результат вмешательства цензуры. В самом деле, с этой точки зрения единственным отрывком, который следовало бы вымарать, было описание начала свадебной церемонии, где Маргарита сообщает, что «слова, полагающиеся в таких случаях», все-таки были произнесены, — а эта версия противоречит небылице, которая была придумана во время развода и на которой была основана легитимность Людовика XIII. Что касается недостающей части «Мемуаров», то догадаться о том, что там содержалось, не очень трудно. Рассказывая о своем пребывании во Франции, о долгих блужданиях мосле оскорбления в августе 1583 г., о возвращении в Нерак, о бегстве в Ажен, а потом в Карла, о заключении в Юссоне и, наконец, о том, как она обосновалась в оверньской крепости, Маргарита, конечно, не преминула бы изобразить себя невинной жертвой, а брата и мужа выставить не в самом выгодном свете. Несомненно, она постаралась также убедить читателей, что никаких бастардов у нее не было, и показать, что причиной, по какой ее заключили в Юссон, было не ее распутство, а желание обоих королей отделаться от нее. Что во всем этом могло смутить власти в 1628 г.? Репутация Генриха III уже никого не волновала, а о том, что первый Бурбон был небезупречен, знали все. Правда, само опровержение оскорбительных слухов, распущенных о Маргарите в 1583 г., а особенно с 1586 г., могло бы побудить кого-то усомниться в том обвинении, которое уже тридцать лет в глазах народа только и оправдывало расторжение ее брака, — в ее развратности. По если это было цензурным изъятием, произведенным по приказу Ришелье, о вмешательстве которого в публикации той эпохи хорошо известно, то трудно понять, почему он пропустил признание, упомянутое выше, — разве что его подручные сделали свою работу спустя рукава, что, впрочем, бывало не раз.
Во всяком случае, конечно, не кардинал инспирировал решение суда, вынесенное по «Мемуарам» Маргариты в начале 1629 г., о котором мы знаем только, что санкции, которые оно предусматривало — изъятие книги и запрет книготорговцам продавать ее, — очень скоро были смягчены[667]. Гранье даже должен был выглядеть в глазах Ришелье настолько невиновным, что стал одним из первых членов Французской академии, которую тот чуть позже основал. Здесь сказалось, несомненно, влияние потомков тех, кому Маргарита предъявила обвинения в «Мемуарах»: они могли оскорбиться. В первом ряду подобных людей находятся Рецы, ставшие одним из самых могущественных семейств: ведь королева назвала их предка Альбера де Гонди одним из главных виновников Варфоломеевской ночи (вспомним, что это ему, по ее словам, было поручено уговорить Карла IX). Немного дальше мы увидим, почему есть законные основания подозревать их в давлении на власть.
Как бы то ни было, несмотря на купюры и отсутствие последней части, несмотря на судебный запрет, эта книга сразу же получила величайший успех, и ее немедленно стали скрытно переиздавать: шесть тиражей приходится только на 1628 и 1629 гг., а потом переиздания происходили со средним интервалом в пять лет до самого 1660 г. Очень скоро «Мемуары» стали известны и за границами Франции — с 1630 по 1645 г. три издания увидели свет в Англии, а в 1641 г. появился итальянский перевод. Такая издательская активность, уникальная в своем роде, свидетельствует об успехе книги у образованной публики, которую привлекали как описание истории, так и простой и изящный стиль, лишенный архаичности и педантизма, который вполне соответствовал эстетическим вкусам XVII в. У нас есть немало свидетельств того, каким «современным» выглядел текст Маргариты в момент появления и какой восторг вызывал он у читателей. Фонтене-Марёй скажет в собственных «Мемуарах», что мемуары королевы «получили широкое одобрение»
