Однако чтобы иметь возможность сделать Людовика своим наследником, ей нужно было вернуть себе оверньские владения, которые пока что удерживал «дурной племянник». И когда в ноябре 1604 г. последнего арестовали, она написала Сюлли, что настало время «вынести одно решение, сопроводив приказом короля […]. Чего я в этом деле прошу у Его Величества и у Вас, — всего лишь поддержать мои законные права, осуществив скорый и праведный суд». Она напомнила условия брачного договора Екатерины, оговаривавшего, что та отдает «свое имущество детям, чтобы оно переходило от сына к сыну, пока они живы, по старшинству, а если сыновья умрут бездетными, отдавала его дочерям […], из которых волей Бога я одна осталась в живых»[517]. И королева, при поддержке Генриха IV, возбудила процесс о признании законности ее прав.
На сей раз «сезам» у нее в руках был. Ведь чтобы лучше наблюдать за ходом процесса, безусловно, надо было находиться на месте, в Париже. В письме за май, где она упоминает об этом замысле, она просит у короля дозволения поселиться лучше в ее булонском доме, чем в Вилле-Котре, «поскольку воздух в этом жилище […] более здоровый»[518]. Направиться туда, — сообщала она, — она намерена до конца лета. Хотя замок в Оверни, где она поначалу была загнанной дичью, со временем и превратился в спокойное и приятное пристанище, дни и ночи в котором заполнялись чтением, молитвами, письмом, отдаваемыми и принимаемыми визитами, нескончаемыми беседами с друзьями, повседневными хлопотами и заботой о домочадцах, но это жилище уже утратило для королевы свое очарование. В начале июля она, взяв с собой часть людей, выехала.
Глава XIII
Отвоевание Парижа
(1605–1606)
За несколько дней Маргарита доехала от Юссона до Тури в [современном департаменте] Ньевр. Она спешила, потому что у нее были важные новости для короля и его министров, которые теперь окончательно оценят ее возвращение: Тюренн, ныне герцог Буйонский, вступил в заговор г-жи де Верней и оверньцев, который тем самым протянул щупальца до Испании. Это было не совсем ново, но недавно Маргарите сообщили очень ценную информацию. Из Тури она написала Сюлли, что хочет с ним переговорить и надеется быть в Булони через четыре дня. Однако король беспокоился: он был уже в курсе последних контактов бывшей союзницы и хотел бы знать больше. Поэтому он без промедления отправил своего министра навстречу королеве, в Артене, департамент Луаре.
Встреча не оправдала надежд Сюлли. Конечно, — объясняет он королю, — заговор, о котором они оба уже знали «по догадкам и по слухам, был описан мне в подробностях названной королевой и сьёром де Роделлем, поскольку они перечислили мне количество людей каждого состояния»; но «все это было мне сказано такими обиняками, что, думаю, в этом могло быть столько же лжи, сколько и правды»[519]. Свою манеру, внушившую Сюлли сомнения, Маргарита оправдывает спешкой: «Зло должно было свершиться в августе», — пишет она королю; а если она приехала сама, то потому, что дворянин, от которого она получила эти сведения, хотел говорить только в ее присутствии. Что до остального, пусть суверен не волнуется: «Мои амбиции […] ограничиваются Булонским владением; любовь к покою в одном жилище, усвоенная за девятнадцать лет, не позволит мне […] желать иных перемен»; что касается Юссона, ему ничто не грозит, он оставлен «под надежной охраной»[520]. Может быть, королева хотела сделать вид, будто обладает важными сведениями, чтобы ее допустили поближе к столице, как будут утверждать некоторые историки? Думать так — значит забывать, что она еще в первые дни июля четко и без обиняков известила о скором приезде в замок Мадрид (Булонь), из чего следует, что позволение у нее уже было; точно так же можно полагать, что она, несомненно, заранее сообщила, когда выедет. С другой стороны, это значит придавать слишком много значения личному впечатлению Сюлли: известно, что этот давний заговор со множеством извивов в своей истории и с многочисленными разветвлениями действительно был запутанным и опасным. Кстати, король принял полученные сведения всерьез и ответил министру, что одобряет «то, что Вы обсудили с ней, что должен делать я»
