На следующий день я договорился с человеком, который разбирался в электротехнике; кроме того, за шесть песо он помог мне установить и немного подмалевать декорации. К вечеру после пятнадцати часов работы все было готово, и я, обливаясь потом, в одной рубашке, присел подкрепиться сандвичами и пивом, вполуха слушая городские сплетни, которые сообщал мне мой помощник. Он помолчал немного и добавил:
— А я сегодня видел вашего друга в хорошей компании. Сегодня днем — с той сеньорой, что была вчера вечером с вами обоими в отеле. Тут ведь все становится известно. Она нездешняя; говорят, приезжает только на лето. Не люблю совать нос в чужие дела, но я видел, как они зашли в отель. Конечно, что в этом такого; вы вот тоже живете в отеле. Но тот отель, куда они зашли сегодня днем, — особенный… Из этих, понятно?
Когда вскоре появился Бланес, я сказал ему, что единственное, чего нам не хватает, это знаменитой актрисы Ривас и второй машины, потому что мне удалось достать только одну; машина эта принадлежит моему помощнику, который согласен за несколько песо дать ее напрокат и вдобавок сам поведет. Правда, у меня уже возникла идея на этот счет: поскольку у нашей старой колымаги откидной верх, то достаточно первый раз пустить ее с опущенным верхом, а потом — с поднятым, или наоборот. Бланес ничего не ответил, потому что был мертвецки пьян, и я понять не мог, где он разжился деньгами. Потом мне пришло на ум, что у него хватило бесстыдства взять деньги у этой несчастной. Мысль эта испортила мне настроение, и я молча жевал свои сандвичи, пока он, пошатываясь и напевая, бродил по сцене и принимал различные позы, изображая то фотографа, то шпиона, то боксера, то игрока в регби. Напевая без умолку, в сдвинутой на затылок шляпе, он озирался по сторонам, заглядывал во все углы, но одному черту известно было, чего он там искал. С каждой минутой я все больше приходил к убеждению, что напился он на деньги, почти украденные у несчастной больной женщины, и мне не хотелось разговаривать с ним. Покончив с сандвичами, я послал своего помощника принести еще полдюжины и бутылку пива.
В конце концов Бланес устал от своих пируэтов; постыдное опьянение настроило его на сентиментальный лад, и он уселся на ящик неподалеку от меня, засунув руки в карманы, положив на колени шляпу и не сводя со сцены неподвижного мутного взгляда. Время шло, мы молчали, и тут я увидел, как постарел Бланес, как поредели и выцвели его русые волосы. Немного осталось ему лет для того, чтобы изображать галантного кавалера и водить сеньор в отели, и вообще для чего бы то ни было.
— Я тоже не терял времени даром, — вдруг заявил он.
— Да, представляю себе, — откликнулся я без всякого интереса.
Он улыбнулся, потом стал серьезен, нахлобучил шляпу и встал с ящика. Разговаривая со мной, он шагал взад и вперед по сцене, как, бывало, делал я в своем кабинете, увешанном фотографиями с подписями актеров, диктуя письмо секретарше.
— Я навел справки об этой женщине, — сказал он. — Похоже, что у ее семьи или у нее самой было состояние, но потом ей пришлось работать учительницей. Но никто, понимаете, никто не говорит, что она сумасшедшая. Что она всегда была немножко чудная, это да. Но не сумасшедшая. Не знаю, зачем только я беседую с вами — о, приемный отец печального Гамлета с маслом от сандвича на носу, — беседую с вами об этом.
— Во всяком случае, — ответил я спокойно, — я не влезаю в чужую жизнь. И не изображаю из себя победителя перед немножко чудными женщинами. — Я вытер платком губы и, повернувшись, посмотрел ему прямо в лицо. — И, кроме того, не напиваюсь неизвестно на чьи деньги.
Бланес стоял, уперев руки в бока, уставившись на меня с задумчивым видом, и продолжал говорить мне всякие гадости, но любому было бы ясно, что думал он об этой женщине и оскорблял меня не со зла, а лишь бы что-нибудь делать, пока думал, и тем самым не дать мне понять, что думает именно о ней. Подойдя ко мне, он нагнулся, тут же выпрямился с бутылкой в руках и не торопясь высосал из горлышка остатки пива. Потом походил по сцене и снова уселся, зажав бутылку между колен и сложив на ней руки.
