Слѣва отъ негуса сидѣлъ древній старикъ съ сѣдой курчавой головой, въ сѣдой бородѣ. На немъ была темно-фіолетовая шама. Онъ укутался въ нее по самый носъ.
Полная была теперь въ залѣ тишина. Медленно рѣяли надъ головою негуса опахала изъ бѣлыхъ страусовыхъ перьевъ и сзади чуть слышно было дыханіе тысячи людей.
Два рослыхъ худощавыхъ абиссинца въ бѣлыхъ штанахъ и черныхъ плащахъ вышли съ краевъ окружавшей негуса толпы и стали внизу у ступеней: одинъ между негусомъ и мистеромъ Брамблемъ, другой между негусомъ и Колей: англійскій и Русскій переводчики.
Наконецъ, по легкому движение губъ негуса можно было догадаться, что негусъ говорить. Оба переводчика нагнули головы, закрыли рты плащами и внимательно слушали, что говорилъ негусъ.
Негусъ говорилъ негромко, но въ наступившей тишинѣ стало слышно каждое его слово. Коля разобралъ свое имя — «московъ Николай», имена обоихъ англичанъ и названія мѣстъ и деревень.
Когда негусъ кончилъ, переводчики одновременно стали переводить то, что онъ сказалъ.
— Въ нашей благословенной, хранимой Богомъ странѣ, въ провинции Шоа, въ округѣ Бальчи, возлѣ деревни Минабелла случилось страшное, небывалое у насъ преступленіе. Бѣлый убилъ бѣлаго. Ко мнѣ поступило заявленіе инглеза мистера Брамбля о томъ, что служившій у него юноша, московъ Николай, подозрѣвается въ убійствѣ американца мистера Стайнлея. Умъ отказывается вѣрить такому чудовищному преступленію, совершенному человѣкомъ культурной, христіанской расы. Въ виду важности событія, я, лёвъ изъ колѣна Іудова, царь царей Эфіопіи, негусъ-негусти рѣшилъ разобрать это дѣло въ моемъ присутствіи и по всей справедливости… Да будетъ!
Древній, сѣдой абиссинецъ въ лиловой, какъ у негуса, шамѣ, поднесъ край ея къ нижней губѣ и сталъ говорить старческимъ дребезжащимъ голосомъ.
— Высокое собраніе! — расы, геразмачи, кеньазмачи, аббуны, баламбарасы, баши и вы всѣ, доблестные ашкеры. нашего великаго негуса, выслушайте обстоятельства дѣла. У селенія Минабелла, въ ночь полной луны, слѣдующей за солнцемъ черёзъ промежутокъ мѣсяца Тэръ, время рефада, когда тѣнь отъ луны равнялась девяти локтямъ, въ селеніе Минабеллу пришелъ московъ ашкеръ Мантыкъ, храбрый охотникъ на львовъ, и сказалъ, что недалеко отъ Минабеллы, въ глухомъ и неприступномъ мѣстѣ, лежитъ тяжело раненый инглезъ. По приказу «шума» селенія были посланы ашкеры принести этого раненаго въ село. Былъ вызванъ опытный Тукуръ-хакимъ,[75] который опредѣлилъ положеніе инглеза безнадежнымъ, вслѣдствіе потери крови. На мѣстѣ, гдѣ лежалъ раненый, былъ сдѣланъ по распоряженію «шума» тщательный осмотръ и былъ найденъ большой окровавленный ножъ англійской работы. По показаніямъ слугъ другого инглеза Брамбля — этотъ ножъ принадлежалъ москову Николаю. Самъ московъ Николай появился очень непонятнымъ и страннымъ образомъ въ Минабеллѣ въ ту же ночь. По распоряженію «шума» онъ былъ арестованъ. Намъ, судьямъ, хорошо извѣстно, что преступника тянетъ придти на то мѣсто, гдѣ онъ совершилъ преступленіе. Такъ какъ, по словамъ «шума» деревни никто изъ абиссинцевъ и галласовъ не способенъ на такое нападеніе на бѣлаго, а про разбойниковъ во всемъ округѣ Бальчи давно ничего не было слышно, такъ какъ найденный ножъ принадлежалъ москову Николаю, и всеми жителями замѣчено странное поведеніе этого москова — я, афанегусъ, — государево око и правосудіе страны, обвиняю москова Николая въ убійствѣ инглеза по имени Стайнлей.
Едва афанегусъ кончилъ говорить, и переводчики начали дѣлать переводъ, какъ лѣсъ темныхъ, худыхъ рукъ поднялся надъ головами толпы, наполнявшей дворецъ. У всѣхъ большой палецъ былъ опущенъ книзу и громкій ропотъ пронесся по круглому каменному залу:
— Смерть!.. Смерть ему!.. Смерть кровавой собакѣ… Довольно разговоровъ! Смерть ему!.. Дѣло ясное!
Крики долго не утихали. Руки стояли чернымъ лѣсомъ надъ головами. Большіе пальцы, обозначая смертный приговоръ, были опущены.
Въ ту минуту, когда чуть тише стали крики толпы, ихъ прервалъ и заглушилъ чей-то голосъ, громко и явственно сказавшій важное въ Абиссиніи слово:
— Абьетъ!
И было сразу слышно, что это сказалъ не абиссинецъ, ибо произношеніе слова было слишкомъ четкое и рѣзкое, какъ не говорятъ абиссинцы. И опять у самаго трона негуса кто-то громко и настойчиво повторилъ:
