Маленькое чудо – греки позволили нам пару дней передохнуть. Они, конечно, подумали, что мы должны были заминировать подходы. А потом мы узнали, что оставлен Поградек, потому что противник просочился на позиции, пройдя по горному ручью, в то время как наша оборона была организована для защиты троп. «Что толку? – спрашивал Франческо. – Мы стараемся изо всех сил, а потом кто-то возьмет и всё изгадит». Потом этот «кто-то» своими маневрами обнажил наш правый фланг. И мы оказались отрезанными от дивизии «Модена». Нашего генерала Содду, заменившего Праску, теперь самого заменили Каваллеро. Похоже, славное завоевание Греции позорно закончится покорением греками Албании. Снег падал беспрестанно, а мы сделали открытие: можно согревать голову, если вырезать мозги подыхающих мулов и класть их под каску. Мы поняли, что единственный способ избежать непрекращающихся атак сверху – держаться высоток. Эти высотки секли злобные ветры, неся перед собой щит обжигающей ледяной крупки. Ботинки мои развалились, я корчился и чесался от вшей. Кажется, на Рождество мы наконец поняли, что и сами развалились, как наши ботинки.
Просыпаюсь утром, десять градусов ниже нуля. Первый вопрос – кто сегодня замерз до смерти? Кто из сна соскользнул в смерть? Второй вопрос – сколько мы сегодня должны пересечь разбухших потоков, где вода заковывает в холод и стискивает яйца до боли и визга? Сколь миль будет сегодня по «дорогам» по пояс в грязи? Третий вопрос – каким образом греки умудряются нападать на нас в двадцатиградусный мороз, когда намертво заклинивает затворы наших винтовок? Вопрос четвертый – почему «дружественные» албанцы служат у греков проводниками? Пятый вопрос – какая из частей сегодня так безгранично устанет, что предпочтет сдаться уступающим силам противника? Только не «Джулия». Только не мы. Пока нет. Франческо совершенно перестал разговаривать со мной. Он общается только со своим мышонком. Еще одна атака на нас наших же самолетов, налет «СМ-79»-х, двадцать убитых. Мы узнали, что офицеры дивизии «Модена» получили приказ: те из них, кто не проявит достаточных командирских качеств, будут расстреляны. Наш полковник Гаэтано Тавони был убит под Малым Топоянитом, ведя нас в атаку после шестидесяти дней непрерывных боев. Господь упокоил его душу и вознаградил его заботу о нас. Итальянские женщины стали присылать нам вязаные перчатки, которые впитывают воду и примерзают к коже так, что мы не можем снять их. Франческо получил от матери panettone[81] и делит его с мышонком Марио. Отрезает ломтики штыком. Мы узнали, что Чиано и фашистские иерархи вступили в армию и патриотично предпочли продолжить бомбардировочные прогулки на Корфу, где нет противовоздушной обороны.
Как я ненавижу обмотки! Это дни белой смерти. Непросыхающие траншеи. Лед расширяется в сукне, кровь не поступает. Мы не испытываем к грекам ненависти, мы воюем с ними по неясным причинам и бесчестно, но мы всеми силами ненавидим белую смерть.
Признаться, боли вначале нет. Ноги выше обмоток распухают, а ниже ступни просто теряют чувствительность. Они зловеще расцвечиваются: появляются оттенки лилового, налет пурпурного, черного как смоль. Оттого что я очень большой, я целыми днями таскаю на себе в тыл наших пострадавших ребят. Я измучен, уже нет сил слышать, как они кричат от боли. Вместо обмоток я привязал шкурки зверьков, натертые изнутри ружейным маслом. Ботинки пропитал свечным воском. Вода все-таки затекает, и я живу в страхе перед белой смертью. Я слышу в палатках нечеловеческие вопли тех, кому ампутируют конечности. Каждые несколько часов я осматриваю ноги и натираю их козьим жиром, растопленным над спичкой. Я узнаю, что Грациани потерпел поражение в Африке. А у нас тринадцать тысяч жертв белой смерти. Даже греки оцепенели от холода, атаки стихают. Франческо, несомненно, сошел с ума. Рот у него постоянно двигается. Борода стала ледяным сталактитом, глаза закатываются, и он не узнает меня. Он нарочно делает под себя, чтобы насладиться мгновением тепла. Вся моя любовь превращается в жалость. Я сооружаю ему рукавицы из пары кроликов, оставив жир на внутренней стороне кожи. Он ест жир. Наша численность уменьшилась до тысячи человек, у нас пятнадцать пулеметов и пять минометов. Мы потеряли четыре тысячи человек. На наших позициях нет ничего, кроме белой смерти, горестного отсутствия друзей и одиночества этих диких мест.
