Выйдя из автобуса на улице Ренн, Луис вдруг, со всей откровенностью спросил себя (это не был вопрос, но как лучше выразиться), почему, собственно, он не хочет показать письмо Лауре. Конечно, дело не в ней, не в Лауре, и не в том, что она почувствует. Его мало беспокоило, что она может чувствовать, раз она скрывает свои чувства. (Но беспокоило ли его то, что она может чувствовать, раз она скрывает свои чувства?) Да, его это мало беспокоило. (Его это не беспокоило? Так ли?) Первое, что ему было важно (за первым стояло и второе), — это первое, непосредственное, если можно так выразиться, заключалось в том, что ему не было безразлично выражение лица Лауры, при этом и ее поведение. Словом, его беспокоил он сам, его собственное отношение к тому, как Лаура воспримет письмо мамы. Лаура наткнется глазами на имя Нико, и он хорошо знал, что в этот момент ее подбородок слегка задрожит, а затем она скажет: «Однако как странно... Что случилось с твоей матерью?» И все это время он будет чувствовать, что Лаура изо всех сил старается не закричать, не закрыть руками лицо, уже искаженное рыданием, и виной всему будет имя Нико, готовое сорваться с губ.
В рекламном бюро — Луис работал там художником — он еще раз перечитал это письмо, похожее на многие мамины письма, в котором не содержалось ничего особенного, кроме строки, где было перепутано имя. Ему даже подумалось, что можно стереть слово, заменить Нико на Виктор, просто исправить ошибку, а потом дома показать письмо Лауре. Письма мамы всегда интересовали Лауру, хотя, по существу, они не предназначались ей. Это трудно объяснить, но мама писала только ему одному: в конце письма, а иногда и в середине, она посылала горячие приветы Лауре. Однако это ничего не означало. Лаура читала их с интересом, иногда подолгу разбирая какое-нибудь слово, написанное нечетко из-за маминого ревматизма или близорукости. «Я принимаю саридон, а доктор выписал мне немного салициловой кислоты...» Письма оставались лежать на рабочем столе еще в течение двух или трех дней. Будь на то воля Луиса, он бы выбрасывал письма сразу. Но Лаура перечитывала их — женщинам доставляет удовольствие перечитывать, изучать письма; кажется, что они находят в них какой-то другой смысл каждый раз, когда возвращаются к ним заново.
Письма мамы были короткими: домашние новости и изредка какое-нибудь событие в стране (последнее уже давно было известно из телеграмм, напечатанных в «Монд», и теряло свой интерес). Словом, можно было бы подумать, что это одно и то же простое и нехитрое письмо, в котором нет ничего интересного. Слава Богу, мама никогда не предавалась тоске, которую должна была бы испытывать из-за отъезда сына с невесткой, ни даже горю — а какие слезы и крики были вначале — из-за смерти Нико. За два года, которые они прожили в Париже, мама ни разу не упомянула в письме имени Нико. Лаура также никогда не говорила о нем. Они оба не называли этого имени, а прошло уже более двух лет со дня его смерти. Неожиданное упоминание его имени в середине письма было чем-то невероятным. Просто не укладывалось в голове это неожиданное появление имени Нико, с этим «Н» прописным и дрожащим «о» с закорючкой; но хуже всего было то, что имя стояло в каком-то непонятном и бессмысленном предложении, которое лишь свидетельствовало о старческом маразме. Мама вдруг потеряла представление о времени, представила себе, что... Строка следовала за строкой, в которой сообщалось о получении письма от Лауры. После едва различимой точки, поставленной бледно-голубыми чернилами, купленными в местной лавке, шло как выстрел в упор: «Сегодня утром Нико спросил о вас». Дальше ничего необычного: здоровье, кузина Матильда упала и вывихнула ключицу, собаки чувствуют себя хорошо. Но Нико спросил о них.
Конечно, было легко заменить имя Нико именем Виктор. Кузен Виктор, всегда такой внимательный, он, несомненно, он и спрашивал о них. В имени Виктора было на две буквы больше, чем в имени Нико, но с помощью резинки и ловкости рук можно было изменить имя. «Сегодня утром Виктор спросил о вас». Это так естественно, что Виктор зашел навестить маму и спросил ее о родственниках, уехавших в Париж.
