Случилось то, чего Ермолай никак не ожидал: призывная комиссия взяла да и забраковала его. «Вы, товарищ Серов, в армии служить не будете», — объявили и поставили в воинском билете штамп «Снят с учёта». И всё из-за того, что у него на левой ноге нет большого пальца — отморожен большой палец.
— Ну, куда тебя зачислили? — встретили в коридоре друзья.
— Меня во флот взяли! — с гордостью сказал Антон Курочкин.
— А нас с Алёхой — в авиацию! — похвастал Серёга Варламов.
— Отсрочку дали… До будущей весны, — на ходу сочинил Ермолай: не хватило духу сразу признаться в беде.
Он нарочно замешкался в сенях и вышел из военкомата, когда колхозные брички уже тронулись в обратный путь и только одна осталась у коновязи.
Моросил дождь. Красные ленты, вплетённые в гриву лошади, намокли, потемнели. В бричке, накрывшись брезентом, покуривал отец. «И зачем он со мной поехал!» — с тоской подумал Ермолай, как будто что-то могло измениться оттого, узнает отец всё сейчас или чуть позже…
Небо обложило унылыми тучами. Даже не верилось, что утром, когда по-праздничному разукрашенные брички выехали из Ивановки в райцентр на призывной пункт, ярко светило солнце.
Ермолай не спеша отвязал Зорьку, не спеша взобрался в бричку, уселся рядом с отцом.
— У тебя что — язык отнялся? Куда определили? — нетерпеливо спросил Степан Федотович.
— Шах и мат объявили.
Отец в недоумении вскинул брови:
— Это как же понять?
— Забраковали… Пальца на ноге нет…
Отец резко сбросил с плеч брезент, ударил вожжами по мокрому крупу лошади.
— Но! Заспалась, губошлёпая!
Ехали молча. Дорога раскисла, и Зорька не торопилась догонять остальных.
— Что за врачи-то там были? — нарушил молчание Степан Федотович. — Небось молокососы?
Не дождавшись ответа, он повернул вдруг обратно.
— К полковнику Суслову поедем.
— А чем он поможет? — горько усмехнулся Ермолай. — У врачей свой закон.
— Помалкивай! — прикрикнул отец.
К Суслову так к Суслову. Лишь бы не попасть засветло в Ивановку — засмеют парни и девчата: «Бракованный!» Мать, конечно, обрадуется — ей бы только не уезжал сын из дому.
Так мечтал попасть на флот или в пограничники— и на тебе! Особенно хотелось ему на границу. Сколько книг было прочитано о пограничниках: о герое Андрее Коробицине, который один вступил в бой с четырьмя диверсантами и не пропустил их в наш тыл; о знаменитом на весь Советский Союз проводнике розыскной собаки Никите Карацупе, задержавшем сто сорок нарушителей; о героях моряках с пограничного катера «Смелый»…
Ивановка находилась неподалёку от приграничного городка, и пограничники были в селе частыми гостями. Они так увлекательно рассказывали о своей службе, что Ермолай спал и видел себя на заставе, в наряде на границе, полной таинственных неожиданностей и опасностей. Ермолай никогда бы там не струсил. Разве не он вместе со взрослыми, вместе с отцом ходил с облавой на волков? Разве не он прошлой зимой уложил с одного выстрела медведя-шатуна, повадившегося на колхозную ферму?
И вот все мечты рухнули…
— Тяжёлый случай, — выслушав Степана Федотовича, сказал начальник пограничного отряда полковник Суслов. — Действительно вроде шаха и мата.
— Какое там — тяжёлый! — разгорячился старший Серов. — С придиркой доктора. Не гляди, что Ермолай ростом не вышел. Зимой на лесозаготовках полторы нормы вырабатывал, а летом на поле и по две давал.
— Знаем мы твоего наследника, знаем! С удовольствием бы взяли к себе, да прав нам таких не дано.
Наклонясь, полковник что-то тихо сказал отцу.
— А поможет? — усомнился Степан Федотович.
— Трудно сказать, — ответил полковник, взглянув на невысокого коренастого Ермолая. — Ты действительно к нам так уж хочешь?
Ермолай не успел и слова вымолвить.
— Хочет?! Чего его спрашивать! — распалился отец. — Мыслимо ли, чтобы такой здоровый парень, да ещё комсомолец, в армии не служил! Лётчик Маресьев без обоих ног летал, фашистов колотил…
— Тогда война была, — перебил полковник. — И что ты, собственно говоря, кричишь на меня, Степан Федотович? Призывная комиссия мне не подчинена, а своё мнение я тебе высказал. Вот вам перо, бумага, и действуйте…