Он стоял и молчал, склонив к ней бледное лицо, слушая её быструю, сбивчивую речь. Затем она увидела, как его лицо содрогнулось при лунном свете. Он задрожал и схватился за деревце.
— Малеска, — ошеломлённый, убитый горем, сказал он, — отрекись от своих слов, если ты не хочешь видеть меня мёртвым у своих ног. Я молод, и меня ожидает мир счастья. Я собираюсь жениться на такой нежной… такой чистой… я, индеец… собираюсь отдать свою запятнанную руку милому созданию с неиспорченной кровью. Я, который так гордился, что вознесу её в более возвышенное положение. О, Малеска! — вскричал он, неистово хватая её за руку. — Скажи, что это выдумка — печальная, жалкая выдумка, которой ты хотела наказать мою гордость; только скажи, и я отдам тебе всё, что у меня есть — до последнего фартинга. Я буду любить тебя больше, чем тысяча сыновей. О, если у тебя есть милосердие, опровергни эту проклятую ложь!
Он весь трясся от волнения и смотрел на неё так, словно молил о спасении жизни.
Когда несчастная мать увидела, какое страдание она принесла своему гордому и чувствительному сыну, она готова была отдать жизнь, лишь бы отречься от своего рассказа, вызвавшего такую муку, но при этом не запятнать свою душу ложью.
Но слова — это ужасное оружие, которое проверяется только в действии. Они пронзают сердце, как острые стрелы, и их не может выдернуть даже та рука, что их пустила. Подчас пропитанные ядом, они навсегда отравляют память. Слова — это, в самом деле, ужасно! Бедная индейская мать не могла отказаться от своих слов, но она попыталась утешить гордость, которую так сильно задела.
— Почему мой сын так презирает расу своей матери? Кровь, которую она подарила ему, была кровью храброго королевского рода, кровью воинов и вождей…
Юноша перебил её тихим, горьким смехом. Предрассудки, которые были заложены в его природу, гордость, отчаяние, все чувства, приводящие к безумию и злу, зажглись в его сердце.
— Значит, я должен хвалиться, что по праву рождения принадлежу к роду смуглых вождей. Если бы я знал это, когда предлагал свою руку этой милой девушке. Она ведь совсем не знает, в каком высоком звании она окажется после брака. Отец небесный, моё сердце разбито! Я схожу с ума!
С этими словами он дико огляделся, и его взгляд уставился на тёмную воду, безмятежно текущую внизу. Он мгновенно успокоился, как человек, который нашёл неожиданный выход из своего горя. Его лицо было совершенно бесцветным и мерцало, как мрамор. Он повернулся к своей матери, которая стояла в смиренной позе в нескольких шагах от него, не решаясь снова приближаться со словами нежности. Все сладостные надежды, которые она лелеяла в своей душе, были полностью уничтожены. Сердце несчастной женщины было разбито, в этом мире у неё не осталось никаких надежд. Молодой человек подошёл к ней, взял её за руки и с печалью посмотрел ей в лицо. Его голос был спокойным, глубоким, но лёгкая хрипотца придавала его словам неестественную торжественность.
— Малеска, — сказал он, подняв её руки к небу, — поклянись богом, которого мы оба почитаем, что ты говорила только правду. У меня не должно быть сомнений.
В его позе, в его торжественном спокойствии было нечто величественное. Бедная женщина плакала, но слёзы прекратили литься, и когда она посмотрела в белое лицо, склонившееся над ней, её бледные губы содрогнулись, а затем крепко сжались.
— Клянусь богом, в присутствии которого мы встретимся с тобой, сын мой, что я говорила только правду.
— Малеска!
— Ты не назовёшь меня матерью? — с трогательностью спросила кроткая женщина. — Я знаю, что я индианка, но твой отец любил меня.
— Матерью? Да, бог не простит мне, если я откажусь назвать тебя матерью; боюсь, что я часто был груб, но я не знал, что ты ждёшь моей любви. Даже сейчас я слишком жесток к тебе.
— Нет, нет, сын мой.
— Я помню, ты всегда была кротка, всегда прощала меня. Ты простишь меня теперь, моя бедная мать?
Малеска не могла говорить, она упала к ногам сына и покрыла его руки слезами и поцелуями.
— Есть один человек, который будет переживать глубже, чем мы с тобой. Ты позаботишься о ней, не так ли, Малес… мама?
