Каноэ отошло от берега и направилось в ту сторону, где стояла индианка.
— Это он! — вырвалось из её уст, когда луна осветила ясный лоб и изящную фигуру молодого человека, который стоял в лодке. Сделав глубокий вдох, она отступила назад, сложила руки на груди и ожидала его прихода.
Деревце едва успело выпрямиться, когда юноша завёл каноэ во впадину в береге, забрался вверх по крутому склону Хмельного Носа через заросли и подбежал к индейской женщине.
— Малеска, — сказал он и дружески протянул руку, показывая, что он её узнал. — Моя славная, добрая нянюшка, поверь мне, я так рад, что снова тебя нашёл.
Малеска не взяла его за руку. Она внимательно, жадно посмотрела в его лицо и бросилась к нему на грудь, рыдая в голос, бормоча нежные, ласковые слова и содрогаясь всем телом от непреодолимого порыва чувств.
Юноша отшатнулся и нахмурил свой высокий лоб. Его предрассудок был оскорблён, и он силился оттолкнуть её от себя. Даже благодарность за всю её доброту не могла победить то отвращение, которое он почувствовал от объятия дикарки.
— Малеска, — почти сурово сказал он, пытаясь отцепить её руки от своей шеи. — Ты забыла… я больше не мальчик… успокойся… Скажи, что я могу для тебя сделать?
Но она вцепилась в него ещё сильнее и ответила мольбой, которая потрясла его до глубины души:
— Не отталкивай свою мать… она так долго ждала… сын мой… сын мой!
Юноша не осознал всего значения этих слов. Они были полны таких трогательных чувств, с какими он раньше не сталкивался; но она была его нянькой, они давно не виделись, и сила её привязанности на миг заставила его забыть о её расе. Он был тронут почти до слёз.
— Малеска, — добродушно сказал он, — до сих пор я не знал, что ты меня так любишь. Но в этом нет ничего странного — я помню, что ты была мне почти как мать.
— Почти! — вскричала она, подняв голову, и луна осветила её лицо. — Почти! Уильям Данфорт, клянусь, и пусть бог будет мне свидетелем, что ты мой сын!
Юноша вздрогнул, как будто в его сердце вонзился кинжал. Он оттолкнул от себя взволнованную женщину и, склонившись, сурово посмотрел ей в глаза.
— Женщина, ты обезумела? Как ты смеешь такое утверждать?
Он почти свирепо схватил её за руки. Казалось, что он борется с искушением ударить её за оскорбительные слова, но она подняла глаза, и в них было такое нежное выражение, которое отличалось от его почти сумасшедшего взгляда.
— Обезумела, сын мой? — сказала она серьёзным голосом, от которого спокойный воздух задрожал. — Это было священное безумие — безумие двух искренних юных сердец, которые забыли обо всём ради того, чтобы навсегда быть вместе; это было безумие, которое заставило твоего отца прижать к груди дикую индианку, совсем юную девушку. Безумие! О, я могу впасть в безумие от нежности при мысли о тех временах, когда тебя, такого кроху, положили ко мне на руки, когда моё сердце заныло от любви, чувствуя хватку твоей маленькой ручки и слыша твоё тихое бормотание. О, это было сладостное безумие. Я бы умерла, чтобы познать его снова.
Юноша ослабил хватку и стоял, отрешённо глядя на неё и бессильно опустив руки. Но когда она снова кинулась к нему, он впал в буйство.
— Боже милосердный! — почти завопил он, обхватив ладонями голову. — Нет, нет! Этого не может быть… Я — индеец? Полукровка? Внук убийцы моего отца? Женщина, скажи правду. Я хочу услышать проклятую историю моего бесчестия. Если я твой сын, докажи это… докажи!
Когда бедная женщина увидела, какую ярость она вызвала, она сжалась в тихом ужасе и долго не могла ответить на его дикую мольбу. Наконец она сбивчиво заговорила. Она рассказала ему обо всём — о его рождении, о смерти его отца, о своём путешествии на Манхеттен, о жестоком обещании скрывать родственные отношения между ней и её ребёнком, которое была вынуждена дать. Она рассказала о своей одинокой жизни в вигваме, о страстном желании, которое заставило мать заявить о любви к её единственному ребёнку, когда тот оказался поблизости. Она не просила, чтобы он признал её своей родительницей, она хотела только жить с ним хотя бы в качестве слуги, если он пожелает, только смотреть на его лицо, только говорить о своей любви наедине, когда рядом никого нет.
