— Нет, нет, не думай об этом, — с беспокойством сказала Малеска.
— Но я не могу не думать, не могу, — с грустью настаивал мальчик.
— Нет, не говори, что ты любишь их — то есть твоего деда — больше, чем Малеску. Она умрёт за тебя.
— Да, но я не хочу, чтобы ты умирала, просто вернёмся домой, — умолял он.
— Мы едем домой — в наш прекрасный дом в лесу, о котором я тебя говорила.
— Боже мой, я так устал от леса.
— Устал от леса?
— Да, устал. Здесь так хорошо играть, но это не дом, вовсе нет. Малеска, как далеко отсюда дом дедушки?
— Я не знаю… я не хочу знать. Мы никогда… никогда туда не вернёмся, — страстно сказала индианка. — Ты мой, весь мой.
Мальчик упрямо вырывался из её объятий.
— Но я не останусь в лесу. Я хочу жить в настоящем доме и спать на мягкой постели, и… и… вот, начинается дождь, я слышу гром. О, как я хочу домой!
И в самом деле собиралась гроза; поднялся ветер, который хрипло стонал в соснах. Малеска была сильно огорчена. Пытаясь укрыть уставшего мальчика, она нежно прижала его к груди.
— Терпение, Уильям, никто тебя не обидит. Завтра мы будем плыть весь день. Ты сам будешь грести.
— Я буду грести? — сказал мальчик, немного оживившись. — Но мы ведь поплывём домой?
— Мы поплывём за горы — туда, где живут индейцы. Храбрые воины, которые сделают Уильяма своим королём.
— Но я не хочу быть королём, Малеска!
— Вождём… великим вождём, который выйдёт на тропу войны, чтобы сражаться.
— Ах, значит, из твоего лука я буду стрелять в этих злобных краснокожих, да, Малеска?
— Ах, мой мальчик, не говори так.
— О, — содрогнувшись, сказал ребёнок, — какой холодный ветер; как он рыдает в ветках сосен. Сейчас ты не хочешь вернуться домой?
— Не бойся холода, — встревоженным голосом сказала Малеска. — Давай я укутаю тебя своим плащом, и никакой дождь не проникнет через меховое одеяло. Мы ведь с тобой храбрецы. Какое нам дело до маленького грома и дождя? От этого я только становлюсь храбрее.
— Но ты не хочешь домой. Ты любишь лес и дождь. Гром и молния заставляют твои глаза гореть, но мне они не нравятся; пожалуйста, отвези меня домой, и потом можешь поехать в лес, я никому не скажу.
— О, нет, нет. Это разобьёт мне сердце, — вскричала несчастная мать. — Послушай, Уильям: индейцы… мой народ… храбрые индейцы хотят, чтобы ты стал их вождём. Через несколько лет ты поведёшь их на войну.
— Но я ненавижу индейцев.
— Нет, нет.
— Они свирепые и жестокие.
— Но к тебе они не будут жестоки.
— Я не буду жить с индейцами!
— Они храбрые люди. Ты будешь их вождём.
— Они убили моего отца.
— Но я принадлежу к этому народу. Я спасла тебя и принесла к белым людям.
— Да, я знаю. Бабушка мне говорила.
— И вся моя жизнь — в лесу.
— Среди индейцев?
— Да. Твой отец любил индейцев, Уильям.
— Да, любил. А они его убили.
— Но это произошло в битве.
— Ты хочешь сказать, в честной битве?
— Да, дитя. Твой отец дружил с ними, но они решили, что он стал их врагом. Великий вождь встретился с ним в гуще сражения, и они убили друг друга. Они пали вместе.
— Ты знала этого великого вождя, Малеска?
— Он был моим отцом, — хрипло ответила индианка, — моим родным отцом.
— Твой отец и мой. Как странно, что они ненавидели друг друга, — задумчиво сказал мальчик.
— Не всегда, — сдерживая слёзы, ответила Малеска. — Некогда они любили друг друга.
— Любили! Это странно. А мой отец любил тебя, Малеска?
Бледная, как смерть, несчастная женщина отвернулась; она просунула руку под свою одежду из оленьей шкуры и сдавила сердце; но она обещала ничего не говорить мальчику и храбро сдержала слово.
Мальчик забыл свой беспечный вопрос в тот же миг, когда его задал, и не заметил её бледного лица, поскольку над ними сгустилась буря. Малеска укутала его в свой плащ и закрыла своим телом. Наверху барабанил дождь, но листва сосны была такая густая, что ни одна капля пока не долетела до земли.
— Видишь, мой мальчик, дождь нам не страшен; никто нас не тронет, — пытаясь его ободрить, сказала она. — Я положу в костёр побольше сухих дров и буду укрывать тебя всю ночь.
Она на мгновение замолчала, поскольку над густой листвой начали свирепо буйствовать голубые молнии, раскрывая такие тёмные глубины, которые испугали бы и самого храброго мужчину. Неудивительно, что мальчик ёжился и дрожал, когда они судорожно сверкали над его головой.
