- Я выйду замуж только за еврея, - сказала она. - И я никогда не позволю себе полюбить другого - не того, за кого я выйду замуж.
Сжигаемый каким-то холодным огнем, Вилфред думал: "Она добра. Таким и надо быть". И от этой мысли в нем вспыхнула злость.
- Ну что ж, Менкович, который ведет у тебя класс скрипки, - еврей.
- Да, - ответила она и немного погодя добавила: - И он хороший педагог.
"Ну и что из того? - раздраженно думал он. - Что тут такого? Мы дружили, я провожал ее домой, может, я даже ее люблю. Северное сияние".
- Ты мне нравишься, когда бывает северное сияние, - сказала она вдруг, коротко засмеявшись. - Когда мы смотрим на него с ограды Ураниенборгской церкви. Тогда я тебя люблю.
Черт бы побрал этот инстинкт! Неужели он произнес слова "северное сияние" вслух? Да нет, она просто догадалась. Как мать, как Эрна, как Кристина. А может, вообще его мысли всегда так легко угадать?
- А знаешь, когда ты не хотел меня видеть, когда ты... болел... начала она.
Он не пришел ей на помощь. Он смотрел на лебедей. Они плавали по определенной системе, описывая друг возле друга круги. Когда хотел он, не хотела она. А когда она готова была захотеть, появлялся третий. Тогда первый кидался на третьего, а она спокойно уплывала прочь. Величаво уплывала прочь.
- Я сорок пять минут стояла у двери, прежде чем решилась позвонить.
Вот как... а потом, потом... Он тоже когда-то позвонил к Андреасу в дверь, а потом убежал и спрятался на лестнице, чтобы подшутить над старой служанкой. Вот так было с ним, с тем, кто не добр.
- Ты думаешь, приятно быть немым? Сидеть и раздувать зоб, когда кто-нибудь на тебя смотрит.
- Может, я сумела бы тебе помочь, - сказала она. - Я надеялась, что смогу.
Вон что она вообразила! Вообразила, что заставила бы его заговорить. Вообразила себя смиренной жрицей храма.
- А почему именно ты?
Она чуть заметно безнадежно отмахнулась.
- Урок кончился, - сказала она. - Мне пора.
Урок кончился. Ее урок музыки. Значит, чтобы побыть с ним, она тоже прогуляла урок - она тоже солгала, она, которая не лжет. Упустила случай увидеть своего Менковича...
- Мне бы следовало растрогаться, - сказал он. - Но вообще, в самом деле пошли. Меня ждут родные. Они заклали тельца.
- Ты этого не заслужил, - сказала она, вставая.
Он тоже встал, раздраженно покосившись на лебедей.
- Библейский бездельник тоже этого не заслужил. Тем не менее ради него заклали тельца. Они всегда рады заклать тельца.
У деревянной ограды, выходящей на Киркевей, они простились. Он провожал взглядом ее фигуру, быстро удалявшуюся в сторону улицы Мунте. Глубокие дорожные колеи были полны воды, золотистой в отблеске заката.
- А твоя скрипка! - вдруг закричал он. У него в руке остался футляр с ее скрипкой. В ту же минуту перед ним выросли две могучие лошади, впряженные в большой фургон развозчика пива. Вилфред отпрянул в сторону, чтобы не угодить под копыта, вода из колеи окатила его с ног до головы.
- Ты заметила, что она золотистая? - смеясь, спросил он Мириам. Она стояла насмерть перепуганная. Она видела, как пронесся фургон. Развозчик, повернувшись на козлах, в ярости крикнул:
- Ты что, слепой?
- Немой, - ответил Вилфред, показав на свои губы, а потом покрутил указательным пальцем у виска.
- Сумасшедший, - засмеялась она. - А почему ты сказал, что вода золотистая?
- Вот эта самая вода, - ответил он, показав на свои брюки, - эта грязь, которую нашей служанке Лилли придется счищать с моих брюк, была золотистой в свете заката, ты не заметила?
Они вместе побрели вдоль Киркевей, туда, где от Майорстюе начиналась березовая аллея. Розовый, как семга, закат золотил уходящие вверх длинные колеи.
- Это как с лебедями, - тихонько засмеялась она. - Но пусть колеи останутся золотыми. А лебеди пусть себе чванятся. Постарайся видеть их такими, какими они тебе запомнились вначале. Почисти свои брюки сам, и тогда тебе вспомнится, что вода была золотистой.
Глаза ее тоже были золотистыми. Два солнца, не то восходящих, не то клонящихся к закату. Вилфред сам не знал.
- Для меня они заходят, - сказал он, протянув ей скрипку.
