Но когда ушёл Могила, Северина расплакалась. Ей казалось, что на теле остались жирные пятна, которые никогда не отмоются, и она целый вечер сидела в ванной, оттирая его поцелуи жёсткой мочалкой.
Могила стал наведываться с подарками и цветами, которые оставлял на тумбочке, а Северина выбрасывала в окно. Она ни о чём не рассказывала Сааму, боясь, что он прогонит её, и когда забеременела, сама не знала, от кого.
Прибежав в детский дом, она долго рыдала на плече у подруг, и те наперебой советовали рецепты, где-то подслушанные или выдуманные самими. Северина перепробовала все: заваривала настойку барбариса, часами сидела в горячей ванной и била себя в живот. А когда в «Трёх лимонах» пошла в уборную, из неё вывалился красный сгусток, который она смыла в унитазе, и в воде увидела вдруг пьяную нянечку, причитающую «Бедные вы, несчастные»
Саам стал замечать, как краснеет Северина, до крови кусая губы, и как, посмеиваясь, смотрит на неё Могила, и ревность грызла его сердце, как свора мышей. В один из вечеров бандиты, скучая, потягивали из бутылок пиво, Северина гремела у раковины посудой, а Могила, отставив бутылку, вышел к ней на кухню. Выждав, Саам выскочил следом и поймал в тот момент, когда он обнимал девушку за худые, угловатые плечи, шепча что-то на ухо. Северина, ахнув, выронила тарелку, а Могила, отпрянув, полоснул взглядом по лицу.
Оба вышли на улицу, молча закурили. Луна цеплялась за старый флюгер, скрипевший на ветру, а минуты тянулись, словно похоронная процессия. Саам взялся за нож, Могила выхватил свой. Они долго стояли, тяжело дыша, но никто не решался напасть первым.
— Девок много, — примиряющее опустил финку Могила. — Мы с тобой как две руки, глупо, если одна другую отрубит.
Саам спрятал нож и, крепко затянувшись, отшвырнул окурок.
— Она сама легла? — спросил он.
— Сама, сама, — солгал Могила, зная, что Саам не поверит ему. — Я не сразу сломался, всё-таки, твоя подружка.
— Девок много, — повторил его слова Саам.
Обнявшись, они пошли в дом и, едва протиснувшись в проход, расхохотались.
А за старой бочкой притаился Коротышка. Собираясь на улицу, Могила сделал ему знак, и безногий, спрятав за пазуху пистолет, прошмыгнул во двор, словно кошка. И Могила знал, что Саам не успеет воткнуть нож, как получит пулю в спину. Но и Саам, уходя, заметил, что безногий, раскладывавший пасьянс на полу, куда-то исчез, и чувствовал, как он ощупывает его взглядом, прячась за трухлявой бочкой.
В тот вечер Саам поклялся отомстить, затаив обиду, которая вонзилась в грудь, словно нож.
Северину он выгнал не сразу. Она побитой собакой ходила следом, боясь открыть рот, а когда легла рядом, Саам с силой столкнул её с кровати, и она спала на полу, рядом с его тапочками. Он больше не брал её с собой, и девушка целыми днями сидела у окна, целясь в прохожих стекающей по стеклу каплей.
Однажды вечером Саам пришёл домой пьяный, с хохочущей девицей, которая ходила по квартире, не снимая шпилек, так что стук каблуков отдавался в висках. Саам провёл ночь с новой подружкой, выставив Северину за дверь, и она сидела под дверью, поджав ноги, прислушиваясь к каждому шороху. Утром девица осторожно перешагнула через неё, вытирая краем рукава поплывшую тушь, а Саам выставил сумку с вещами. Но Северина не уходила, сторожа его у порога. Закрывая дверь ключом, Саам не удержался и пнул её, выматерившись сквозь зубы. И пропал на несколько дней, так что Северина вернулась в детский дом, где воспитательницы приняли её, не сказав ни слова.
Могила и здесь караулил её, и Северина, завидев его машину, припаркованную за оградой, пряталась в своей комнате. Тогда бандит посылал за ней мальчишек, выволакивавших её на улицу, и Могила увозил её в лес, в баню на берегу озера.
Старый банщик приносил чистые, хрустящие простыни и, поглядывая на Северину, певуче тянул: «Нежная, как первый снег», так что было непонятно, говорит он о девушке или о простыне. Северина, завернувшись в неё, молча кусала ногти, искоса поглядывая на Могилу, а бандита, бесившегося от её отрешённости, разъедала ревность.
— Я и жениться могу, — хрипел он, усаживая её на колени.
