«Бог — это твой отец! — говорил ему отчим, тыча пальцем в грудь. — И нет у тебя других богов кроме меня!» Но Каримов не верил, что Бога нет, он страстно искал его в проповедях, исколесил мир в паломнических поездках, пока смертельно не устал, возненавидев и людей, и Бога. «Бог есть, и он такой же злой и жестокий, как мой приемный отец», — подвёл он черту под своим богоискательством.
Он не читал книг, предпочитая им газеты. Чужие выдумки вызывали у Каримова зевоту, его жизнь была запутанней детективов и сложнее драм, она не укладывалась в литературные каноны, а женщины в ней не задерживались дольше ночи, так что их лица и имена стирались из памяти прежде, чем он забывал аромат их духов, а с проститутками Каримов расплачивался поддельными купюрами, оправдываясь тем, что за фальшивую любовь платят фальшивыми деньгами. «Никто никому не нужен», — любил повторять он, и эта присказка всегда была у него на кончике языка.
Раздался телефонный звонок, и Каримов потянулся за трубкой, рукавом смахнув на пол картонный дом.
— У меня есть для тебя задачка.
Каримов поморщился от сухого, трескучего голоса.
— Из пункта А вышло десять вагонов. В пункт Б пришло восемь. Вопрос: куда делись два вагона.
— Это к чему? — Каримов щёлкнул портсигаром.
— Да просто задачка. Детская.
За окном виднелись фабричные цеха, из которых тянулись железнодорожные ленты. Слушая короткие гудки, Каримов закурил, прикидывая, кто мог сдать его, и улыбался, ведь пока всё шло, как задумано.
Каримов воровал от скуки. Его забавляло опускать руку в чужой карман так, чтобы видели, как он грабит, но поймать не могли. Он дразнил того, кто поставил его директором фабрики, сухим трескучим голосом огласив приговор на совещании, мстил за то, что отправил сюда, зная, что для Каримова это будет худшим наказанием. Страстный и деятельный, он ненавидел этот маленький сонный городок и фабрику, на которой, казалось, даже конвейеры работали нехотя, а гружённые рудой поезда шли через силу.
Человека со скрипучим голосом звали «Трубка», своё прозвище он получил за пенковую трубку с резьбой, которую набивал крепким французским табаком. Даже когда пришлось бросить курить, он продолжал выполнять этот ритуал, целый день крутил трубку в руках, а вечером, выбрасывая невыкуренный табак, бережно её чистил. Врачи его приговорили, а трубка торчала теперь из горла, но он всё не умирал, изводя окружающих едким взглядом, под которым они чувствовали себя голыми и ничтожными. Чтобы говорить, он прикладывал к подбородку аппарат, озвучивавший его механическим, искусственным голосом, похожим на скрежет железа по стеклу.
Узнав, что Каримов гонит гружёные вагоны «налево», Трубка сразу заподозрил неладное. «Не такой он парень, чтобы вагонами торговать», — засопел старик, смяв принесённые бумаги. Он понял, что Каримов пытается отвлечь его от чего-то важного, но не мог нащупать разгадку, а оттого приходил в бешенство, срываясь на подчинённых.
— Думаешь, у тебя глаза на затылке, и ты знаешь всё, что творится за твоей спиной? — ухмылялся Каримов, мысленно споря с Трубкой. — Зато не видишь, что происходит у тебя под носом!
— Думаешь, что водишь меня вокруг пальца, а это я тебя вокруг него вожу — за нос! — твердил про себя Трубка, представляя разговор с Каримовым.
Единственным развлечением был для Каримова детский дом, в который он наведывался по выходным. Воспитательницы трепетали перед ним, их пугал его хищный нос, разрезавший воздух, словно корабельный форштевень, и вязкие глаза, какие бывают у младенцев, которых подбрасывают под двери приюта. Каримов привозил игрушки и сладости, и пока его охранники таскали из машины коробки, он гладил головы облепивших его детей, неподвижно уставившись в одну точку. И гадал, как бы повернулась жизнь, если бы в то утро его, завёрнутого в платье матери, не подобрал на крыльце незнакомец, который стал ему отцом.
Кладбище жалось к окраине, новостройки обступали его со всех сторон. Савелий Лютый шёл вдоль могил и искал еду, которую родные приносят покойным. С фотографий смотрели молодые лица, Лютый слышал их плач, причитания, мольбы, и ему казалось, что здесь только один мертвец — это он.
