Они идут по проходу, вдоль ряда кабин, и со стороны бассейна, которого еще не видно, как обычно доносятся смех, плеск воды и крики, и воздух здесь совсем как в бане, парной и прелый, да и вообще ничего особенного тут нет, так что Пиннеберг совсем было успокаивается, как вдруг дверь одной из кабин приоткрывается и в щель проглядывает что-то розовое. Пиннеберг силится отвести глаза, но вот дверь распахивается настежь, и он видит перед собой молодую особу, она стоит в двери безо всего и говорит:
— Наконец-то, Ахим. Я уж думала, ты опять не придешь.
— Ну как же, как же! — отвечает Гейльбут. — Позволь представить тебе моего друга: господин Пиннеберг — фройляйн Эмма Кутюро.
Фройляйн Кутюро кланяется и с достоинством княгини протягивает Пиннебергу руку. Пиннеберг не знает, куда девать глаза…
— Очень приятно, — говорит фройляйн Кутюро, а сама по-прежнему стоит перед ним безо всего. — Надеюсь, вы сможете убедиться, что мы на верном пути…
Но тут Пиннеберг узрел якорь спасения — телефонную будку.
— Мне только позвонить… Прошу прощения, — бормочет он и давай бог ноги.
— Так мы в тридцать седьмом номере! — кричит ему вдогонку Гейльбут.
Пиннеберг не торопится вызывать больницу. Звонить еще рано, всего только девять часов. Но уж лучше постоять в будке, лучше покамест держаться от всего этого подальше.
— Этак всякий аппетит пропадет, — задумчиво говорит он. — Может, и в самом деле стоило раздеться?
И с этой мыслью он опускает в автомат монету и вызывает Моабит 8650.
Господи боже, как долго никто не подходит! Сердце опять начинает учащенно биться. А вдруг я больше ее не увижу?
— Минуточку, — раздается голос сестры. — Сейчас справлюсь. Как ваша фамилия? Палленберг?
— Пиннеберг, сестра, Пиннеберг!
— Я и говорю: Палленберг! Сейчас, одну минутку.
— Да нет же, Пинне…
Но сестра уже ушла. А ведь очень может быть, у них там лежит какая-нибудь Палленберг, и он получит не ту справку, и будет думать, что все прошло благополучно, а на самом-деле…
— Алло, вы слушаете, господин Пиннеберг?
Слава богу, это уже другая сестра, быть может, та самая, что ходит за Овечкой.
— Нет, еще не разродилась… Возможно, часа через три-четыре. Позвоните еще раз в полночь, господин Пиннеберг.
— Но у нее все хорошо? Все в порядке?
— Да, все нормально… Ну, так еще раз в полночь, господин Пиннеберг.
Он вешает трубку, надо идти, Гейльбут ждет его в тридцать седьмой кабине. Дернуло же его потащиться сюда!
Пиннеберг стучится в кабину тридцать семь, Гейльбут кричит: «войдите!» Они сидят рядышком на скамеечке, и вид у них такой, будто они и впрямь всего лишь болтали. Быть может, дело действительно в нем самом, быть может, он, совсем как фрау Витт, слишком испорчен и чего-то не понимает?
— Так пойдемте ж, — говорит голый Гейльбут и потягивается. — Тесновато здесь. Ну и задала же ты мне жару, Эмма.
— А ты — мне! — хохочет фройляйн Кутюро. Пиннеберг идет за ними, заново убеждаясь, что все это ему, попросту говоря, неприятно.
— Да, кстати: что нового у жены? — спрашивает Гейльбут через плечо и объясняет своей подруге: — Его жена лежит в клинике. Должна скоро родить.
— А! — говорит фройляйн Кутюро.
— Еще не разродилась, — говорит Пиннеберг. — Возможно, часа через три-четыре.
— В таком случае, — с удовлетворенным видом замечает Гейльбут, — ты имеешь возможность основательно тут все рассмотреть.
Однако прежде всего Пиннеберг имеет возможность основательно разозлиться на Гейльбута.
Они входят в зал с плавательным бассейном. «Не так уж много», — решает Пиннеберг по первому впечатлению, но затем видит, что их тут набралось порядочно. У трамплинов целое сборищ все до одного немыслимо голые, — один за другим они выходят вперед и прыгают в воду.
— Пожалуй, — говорит Гейльбут, — тебе лучше всего побыть здесь. А захочешь что-нибудь спросить, позови меня.
И он уходит со своей подругой, а Пиннеберг остается в своем уголке, укромном и вполне безопасном. Он внимательно наблюдает за тем, что происходит у трамплина. Похоже, Гейльбут у них что-то вроде главного заводилы: все с ним здороваются, улыбаются и сияют, до Пиннеберга то и дело доносятся крики: «Иоахим! Иоахим!»
