КИНО И ЖИЗНЬ. ДЯДЮШКА КНИЛЛИ УМЫКАЕТ ГОСПОДИНА ЯХМАНА.
Они ужинают втроем, в каморке Пиннебергов и, надо сказать, ужин у них довольно невеселый. Яхман задумчиво рассматривает обоих взрослых детей, которых не радуют даже купленные им вчера необыкновенные лакомства. Но, хоть это на него и непохоже, Яхман молчит. А потом Овечка убирает со стола и начинает возиться с Малышом, и тут Яхман говорит:
— Ах, дети, дети, в сущности, страшно, что вы такие. Даже простаки из простаков не должны бы попадаться на такую пошлятину.
— Да мы и сами прекрасно понимаем, что все это неправда, господин Яхман, — говорит Пиннеберг. — Понятно, никаких таких директорских сынков не бывает, а может, и таких кассиров в котелке тоже не бывает. Меня только поразил актер, как бишь его, Шлютер, что ли?..
Яхман утвердительно кивает и намерен что-то возразить, но Овечка опережает его:
— Я понимаю, что хочет сказать Ганнес, и на это вам нечего возразить. Пусть все это неправда и сплошная халтура, но ведь верно и то, что наш брат живет в постоянном страхе, и нам кажется чуть ли не чудом, если какое-то время у нас все идет хорошо. И что всякий час может случиться беда, и ты ничего не сможешь поделать, и что всякий раз приходится удивляться: вот еще день прошел, а беды не случилось.
— Ах, все страшно лишь постольку, поскольку представляется нам таковым, — замечает Яхман. — Не надо поддаваться страху, только и всего. На месте того кассира я бы попросту отправился домой, развелся, а потом снова женился на молоденькой, хорошенькой девочке… Есть из-за чего огород городить. Ну, а теперь вот что: Малыш, кажется, сыт, давайте собираться. Уже двенадцатый час, самое время встряхнуться маленько.
— Право, не знаю…— говорит Пиннеберг и вопросительно глядит на Овечку. — Стоит ли? Я что-то не в настроении. Овечка тоже с сомнением пожимает плечами. Но тут Яхман выходит из себя:
— Нет, уж это вы бросьте! Торчать теперь дома и хандрить из-за всякой ерунды! Выкатываемся сию же минуту! Пиннеберг, живо за такси, покуда ваша Овечка наденет свое лучшее платье!
Пиннеберг колеблется, но Овечка говорит
— Ну иди же, милый! Он ведь все равно не отстанет.
Пиннеберг медленно направляется к выходу, а господин Яхман — да он и вправду свой в доску! — бросается за ним и что-то сует ему в руку.
— Вот — спрячьте. С пустыми карманами не развлекаются. Вот и немного серебра, возьмите, да не забудьте поделиться с супругой — женщинам деньги всегда нужны. Ну да о чем толковать, ловите такси!
С этими словами Яхман уходит, а Пиннеберг медленно спускается по лестнице и думает: «Нет, что ни говори, он все же свой в доску. Только в нем надо получше разобраться. Свой, да не совсем». Он крепко стиснул деньги, крепко зажал в кулаке деньги, но в такси, уже подъезжая к дому, он все же не может удержаться, разжимает кулак, рассматривает бумажки, пересчитывает и говорит «Э, нет, это никуда не годится, — тут столько, сколько мне платят чуть ли не за целый месяц работы. Он просто сумасшедший. Сразу же скажу ему».
Но сказать сразу не удается: они уже ждут его, а в машине Овечке не терпится сказать ему, что Малыш мгновенно заснул и она нисколько за него не беспокоится, разве что самую капельку. Да и в конце концов не так уж долго они будут отсутствовать.
Но куда же, собственно, они держат путь?..
— Послушайте, господин Яхман…— начинает Пиннеберг.
— В Западный район я вас не поведу, дети мои, — поспешно говорит Яхман. — Во-первых, меня там очень хорошо знают, а это портит удовольствие, во-вторых, там давно уже не так симпатично, как прежде. Вот на Фридрихштрассе еще веселятся по-настоящему, там бывают иностранцы. Ну да сами увидите.
И они принимаются обсуждать, в какого рода заведение пойти в первую очередь. Яхман со смаком расписывает Овечке прелести баров, кабаре и варьете, причем время от времени перепадает кусок и Пиннебергу: «Полуголые девочки, дорогой мой молодожен!» Или: «Семь красоток об одном передничке — что вы на это скажете, Пиннеберг?..»
Оказывается, договориться не так-то просто, и принимается предложение Яхмана прошвырнуться для начала по Фридрихштрассе.
