Что-то случилось с суфлером, он искал и не находил подходящей реплики, но Рита на свой страх и риск мужественно вела сцену к счастливому финалу.
– Мендозов – моя первая и последняя ошибка. – Она, кажется, входила в образ кающейся грешницы. – Каждая женщина имеет право на ошибку. Совершив ее, она или исправляется, или идет по дурной дорожке.
Я был равнодушен к мелодраме. Кроме того, меня начинало раздражать пустое препирательство. Пришлось изменить тактику.
– Я не совсем понимаю, Рита, что заставляет вас так упорно отрицать очевидное. В доме Вышемирских совершено преступление, и если вы хотите внушить нам подозрение, если хотите, чтобы мы усомнились в вашей непричастности к нему, пожалуйста, продолжайте. Я вас внимательно выслушаю.
Суфлер, по всей видимости, бросил заранее заготовленный текст с афоризмами и обобщениями и покинул будку.
Она прикурила сигарету, затянулась, не обращая внимания на то, что делает это некрасиво. «Неплохой симптом», – подумал я.
– Дурацкий характер: если мне показывают на белое, я обязательно говорю, что это черное. – Она еще раз глубоко затянулась. – Во мне сидит дух противоречия. Спрашивается, какого черта я связалась с Вышемирским! Как старуха, осталась у разбитого корыта. С самого раннего детства он преследовал меня своей любовью. Выслеживал, подглядывал, как тень, ходил по пятам, потом стал назначать свидания. Я опаздывала на полчаса, на час, на полтора, а он все равно ждал... И с этим скотиной Мендозовым он меня познакомил, а когда узнал, что мы встречаемся, рыдал, как младенец. Ничтожество, тряпка! Упрекал, устраивал сцены ревности и сам же просил прощения... А недавно познакомился с какой-то девицей, наговорил мне кучу гадостей и ушел. И слава богу!
На кончике сигареты вырос столбик пепла. Елецкая точным и красивым щелчком сбросила его на середину пепельницы. Взялась ли она играть новую роль? Пожалуй, нет, скорее, хотела высказаться.
– У меня голос. Понимаете? К нам приходят специально, чтобы меня послушать. Мужики прохода не дают, и, между прочим, у каждого машина, деньги. А он хотел, чтобы я в трамвае за три копейки домой ездила. Не от мира сего был юноша. «Одевайся скромнее. Не надо ярко красить губы». Идиотизм! Я, говорит, люблю тебя, поэтому не общайся с посторонними мужчинами. А с кем общаться? С пассажирами в трамвае, со старухами у подъездов? Кто же против чувств? Но к ним должно прилагаться что-то посущественней... Да, да, и не смотрите на меня так. Приходится быть материалисткой. – Елецкая притушила сигарету. – Разве мне не хочется иметь семью? Хочется. Но что мог дать Вышемирский?
– Он был против брака с вами?
– Нет, но я поставила условие: выйду замуж только в том случае, если муж сможет меня обеспечить.
– Но Юрий хорошо зарабатывал.
– На комбинате? – презрительно фыркнула Рита. – Не смешите. Это крохи. С такой зарплатой не в ресторан, а в столовку ходить.
– Вас послушать, так в ресторан ходят воры.
– Я хочу сказать, что в рестораны должны ходить люди с деньгами. – Устами Елецкой говорила Умеренная дерзость. – Откуда брать деньги, мужчина должен решать сам, это не моя забота. Во всяком случае, на воровство я Вышемирского не толкала. Я имела в виду честно заработанные деньги.
– Поскольку вы продолжали поддерживать с ним отношения, можно сделать вывод, что Юрий исполнил ваше условие?
– Он добивался этого много лет, – ответила Рита и задумчиво закончила: – Вышемирский был настырным – этого у него не отнять.
– Достиг-таки материального благополучия?
– Только не спрашивайте как. Я не знаю. Он кидался из одной крайности в другую, пробовал сочинять рассказы, работал почтальоном, писал картины, а в итоге ничего не заработал. Но однажды, года два назад, пришел ко мне на репетицию в новом костюме, с цветами, и, представьте, у него были деньги...
3
Она заметила его еще издали, когда он вошел в пустой зал ресторана, но не подала вида.
– К тебе пришли, – сказал ей гитарист.
– Подождет, – небрежно ответила она. – Ему это полезно.
– Иди, иди, мы все равно должны поработать над вальсом. До вечера.
– Чао. – Она перекинула через плечо кожаную сумку и пошла к выходу.
