– ...случился инфаркт, – продолжал Сергей Сергеевич. – Кто мог предполагать, что у него слабое сердце?
Я перебил его:
– Вы можете сказать определенно, последствием чего был сердечный приступ?
– Собственно говоря, приступов было два. – Черпаков даже не заикнулся о том, что в прошлый раз ни слова не сказал об этом. – Первый – сразу, как только он узнал о взяточниках. Проболел Иван Матвеевич около месяца. Лежал в больнице, а я, несмотря на запрет, навещал его.
– Запрет?
– Да, он категорически запретил приходить к себе.
– Почему?
– Не знаю. Я объяснял это его состоянием.
– Но вы приходили к нему, следовательно, пользовались его особым доверием?
– Так получилось. – Он поправил съехавшие с переносицы очки. – Как-то Иван Матвеевич попросил меня навести справки о сыне: был ли Юрий в той группе, где вступительные экзамены принимали Головня и второй взяточник. Я выполнил его просьбу и установил, что при поступлении в институт Юрий попал в другую группу.
– То есть он поступил честно?
– На общих основаниях, – поправил меня Черпаков.
– Как отнесся к вашему сообщению профессор?
– После выписки из больницы он в моем присутствии говорил с сыном.
– Разговор происходил дома?
– Нет, в служебном кабинете профессора. Иван Матвеевич категорически потребовал от сына, чтобы он перешел в другой вуз, ссылаясь на то, что ему не хотелось бы, чтоб на факультете было два Вышемирских: преподаватель и студент. Юрий сказал, что он занимается добросовестно, сдает экзамены в срок и уходить не собирается. Тогда профессор предупредил его: «Студент Вышемирский, имейте в виду, что я лично буду следить за вашей успеваемостью, не как отец, а как заведующий кафедрой, и не обижайтесь, если я буду слишком крут».
– Неужто в этом была необходимость? – спросил я.
– Профессор во всех вопросах оставался принципиальным, – сухо ответил Черпаков.
– Любая крайность больше похожа на предвзятость, чем на принципиальность, – возразил я, хотя чувствовал – спорить бесполезно.
Черпаков пожал плечами.
Теперь я не сомневался, что наш разговор с профессором вряд ли прошел бы гладко – ведь Черпаков был всего-навсего его учеником! Мне оставалось принять это к сведению и спросить, что послужило причиной второго сердечного приступа.
– Он случился через год, – ответил Сергей Сергеевич. – На втором курсе я вел проблемную журналистику. Дисциплина сложная, на экзамене многие засыпались. Среди несдавших оказался и Юрий. Неудовлетворительная оценка по моему предмету была решающей: за ним числилось еще две задолженности.
– Вы дали ему возможность пересдать экзамен?
– А как же! Как и всем задолжникам. Прямо во время сессии. После третьей неудачной попытки Юрий решил переговорить со мной. Дождался после занятий на улице...
6
– Моя фамилия Вышемирский.
– Знаю.
– Я сын профессора Вышемирского.
– Это мне тоже известно.
– У меня две неудовлетворительные оценки. Ваша третья.
– Могу дать совет: подготовьтесь как следует и приходите сдавать.
– Мне не нужны ваши советы! – огрызнулся Юрий. – Я совершеннолетний.
– Простите, но в таком случае не совсем понятно, о чем вы хотите говорить со мной.
– Вы бывали у нас дома, Сергей Сергеевич. Вы ученик отца, вам я могу сказать то, чего не скажу ему... Я не могу просить его, понимаете...
– Вы пришли, чтобы, используя авторитет отца, принудить меня поставить вам фиктивную оценку?..
Юрий молчал, кусая губы.
– Вы неправильно меня поняли, – сказал он. – Мне от вас ничего не нужно... – Он повернулся, чтобы уйти, но в последний момент остановился и с вызовом крикнул: – Слушайте, вы! Сейчас я скажу все, что думаю о вас. Вы ханжа, лицемер... вы червяк! И через десять лет вы все так же будете копаться в зачетных книжках, мучить студентов, тискать свои хилые статьи в сборниках, которые никто не читает. Мы встретимся на улице, и я не подам вам руки! Потому что вы ничтожество! Самодовольное ничтожество!
7
– Он вел себя безобразно! Он был несправедлив! – При воспоминании о той встрече Сергей Сергеевич обидчиво вытянул в хоботок губы и несколько раз дернул себя за пуговицу. – Но я дал ему еще один шанс.
– Еще одна пересдача?
