– Но с завтрашнего дня, – его голос окреп, – все изменится. Войн больше не будет. Мы станем как братья. Мы больше не будем убивать друг друга, мы забудем о бомбах. Оба полушария станут цветущим садом, и его богатства будут принадлежать всем. Люди будут счастливы и будут умирать только в глубокой старости. Они позабудут страх. Впервые за всю историю, люди будут жить так, как предначертано жить человеческому роду.
– В городах расцветет культура. Повсюду будут музыка, искусство и книги. Все народы, живущие на Земле, примут участие в этом расцвете. Мы станем мудрыми, счастливыми и богатыми, какими никто до нас еще не был. А потом… – Он замялся, будто упустив ход мысли. – Потом мы примемся за исследование Вселенной. Мы освоим Марс, Венеру и Юпитер… Достигнем границ Солнечной системы, увидим Уран и Плутон. Потом мы полетим к звездам… На сегодня все. Спокойной вам ночи. Спите с миром.
Первые мгновения после окончания передачи никто не шевельнулся. Затем возник шепот, который превратился в настоящий гам. Рид смотрел по сторонам и без всякого удивления замечал, что лица окружающих все больше бледнеют, а глаза хлопают все чаще и чаще.
– Знать бы, какое место в новом мире займет телевидение… – начал Веллман, будто говорил сам с собой.
Галстук плясал у него на груди.
– Телевидение останется, это точно! Телевидение – часть того лучшего, что есть в этом мире!
Он обернулся к Пиннеру, который весь, казалось, спрятался в свой носовой платок.
– Уведите его отсюда, быстрее! Иначе он задохнется в этой давке,
Пиннер кивнул, вытер мокрые глаза, кинулся в толпу, запрудившую студию, и тут же вернулся, толкая перед собой Герберта. Рид, работая локтями, помог им, и они с трудом выбрались в коридор, а потом через вестибюль на улицу. Там они быстро поймали такси.
Рид без спроса залез в машину и уселся лицом к лицу с Гербертом, откинув спинку сидения. Тот казался подавленным, но на губах его блуждала едва заметная улыбка.
– Если не хотите, чтобы вас раздавила толпа, я бы не советовал вам возвращаться домой, – сказал Рид Пиннеру-отцу. – Лучше поедем в более спокойное место.
Пиннер согласно кивнул головой.
– Отель Трилер, – бросил он шоферу такси. – Только помедленнее, друг мой. Нам нужно подумать.
Он обнял сына за плечи и прижал к себе. Его глаза блестели.
– Герби, маленький мой, я горжусь тобой!… Горжусь, как только может отец гордиться своим сыном. То, что ты сказал… Это было великолепно, да, великолепно!
Шофер замедлил ход. С округлившимися от удивления глазами он обернулся на Герберта.
– Молодой мистер Пиннер, не так ли? Ну и ну… Я только что смотрел вашу передачу! Могу ли я пожать вашу руку?
Герберт помешкал, прежде чем наклониться к переднему сидению. Шофер с почтением принял его рукопожатие.
– Разрешите поблагодарить вас… Извините, мистер Герберт, но ваши слова глубоко тронули меня. Я воевал, знаете ли.
Машина двигалась к центру города. Рид быстро понял, что просьба ехать медленнее была излишней. Улицы чернели от народа, и пешеходы толпились уже на проезжей части. Такси замедлило ход и поползло, как черепаха. Рид быстро опустил жалюзи, чтобы сохранить мальчика от посторонних взглядов.
Со всех сторон доносились крики разносчиков газет. Пиннер воспользовался тем, что машина на какое-то время остановилась, и выскочил, а затем вернулся, нагруженный газетами.
«ПРИШЕСТВИЕ НОВОГО МИРА» – гласила одна из них. «ЦАРСТВО МИРА И ДОБРА» – заявляла другая. «РАДОСТЬ МИРУ» – вступала третья.
– Это великолепно, не правда ли, Герберт? – воскликнул Пиннер. Его глаза блестели, как алмазы. Он сжал руку Герберта. – Ну разве это не великолепно? Ты счастлив?
– Да, – ответил Герберт.
Наконец они прибыли в гостиницу, где после регистрации получили номер на шестом этаже. Снизу доносился шум толпы.
– Устраивайся, Герберт, и постарайся немного отдохнуть, – сказал Пиннер. – Ты устал. И в этом нет ничего удивительного: столько сил затратил на сегодняшнюю передачу.
Он немного походил по комнате, потом снова обратился к сыну с лучащейся улыбкой на лице.
– Малыш, я пойду немного прогуляюсь. Просто выхожу из себя, когда долго остаюсь на одном месте. Интересно посмотреть, что там творится на улице.
