— Почтенный, — сказал он, — я принес неприятную новость: кто-то здесь, в монастыре, богохульствует, выкрикивает недостойное, скверное имя.
Положив крупную щепотку чужого табака в нос, Цоржи-лама блаженно зажмурился, громко чихнул и лениво спросил:
— Какое же это имя?
— Ленин, Ленин!
— Ленин?! — изумился Цоржи. — Что за напасть? Кто смеет упоминать это имя?
— Кто именно, я не знаю. Но подозреваю, что кто-то из учеников с нашей улицы. И повелось это с тех пор, как к вам приехал новый послушник.
— Буян?
— Он самый. Сын этого простолюдина Сэнгэ. Ваш Буян — настоящий бесенок. Лезет всем на глаза, словно полевая мышь. Как бы он, чего доброго, беды не наделал. От него всего можно ждать, не так ли?
«Конечно, можно, — мысленно согласился с собеседником Цоржи-бакши. — Стоит только вспомнить историю с этим портретом. Сеет здесь неверие, смущает учеников, чертенок».
Но вслух он ничего не сказал. Его молчание вывело лекаря из себя.
— Советую вам приструнить своего ученика, — злобно сказал он. — Не то он, пожалуй, ваш святой барабан прорвет.
С этими словами Дашдамба опрометью выбежал из юрты.
«Не беспокойся, не прорвет, — презрительно посмотрел ему вслед Цоржи-бакши. — Я на него управу найду. А не то в жертвенный огонь бросим бесенка».
Не успел Цоржи-бакши успокоиться, как снова хлопнула дверь, и в юрту, волоча за собой хвост размотавшейся орхимжи, ворвался гэсгу́й-лама Лувсан. Он был необычайно взволнован.
— Цоржи-лама, почтенный, в храме беда, — запричитал он.
— Что такое?
— Только начали службу, как со всех сторон понеслось: «Ленин, Ленин…» Да так громко, что пришлось прекратить службу.
— Кто кричал-то?
— Не знаю, кто-то из учеников…
— Поймали?
— Увы, нет. И никак не можем дознаться, кто же кричал.
Цоржи, бормоча угрозы и проклятия, вскочил на ноги. В это время к воротам подошли Буян и Дондок.
— Сегодня ночью, как только ламы заснут… — тихо сказал Буян. — Напомни ребятам: встретимся у кумирни, на перевале…
— Ладно. Они нас будут ждать.
— Ну всё. А перед уходом неплохо бы этим ламам еще кое-что показать, — улыбнулся Буян, вспоминая недавний переполох в храме.
Дондок тихонько рассмеялся. Они расстались. Буян толкнул калитку и прошел во двор, неся за спиной кувшин с водой.
На скрип калитки из юрты выскочили Цоржи и Лувсан.
Солнце выглянуло из-за туч, и в его лучах искаженное злобой желтое, морщинистое лицо Цоржи-бакши, колючие, сверлящие щелки его глаз показались мальчику особенно страшными. Физиономия ламы не предвещала ничего хорошего, но отступать было поздно. Подавив мрачные предчувствия, Буян подошел к юрте и, прислонившись к ней спиной, стал осторожно спускать с плеч кувшин, стараясь не расплескать воду. Но не успел он поставить его на землю и выпрямиться, как Цоржи кинулся на него, словно стервятник на жаворонка, и влепил такую пощечину, что у мальчика искры из глаз посыпались.
— Я тебе покажу, безбожник, грязная тварь, как заводить смуту в монастыре, как осквернять веру! — Он повернулся к Лувсану и рявкнул: — Связать его и к забору!
Лувсан, казалось, только и ждал этого. Как коршун набросился он на Буяна, заломил ему руки за спину, скрутил ноги и, подтащив к ограде, крепко-накрепко привязал к одному из столбов частокола, окружавшего двор.
— Ну, паршивец, говори, это ты посмел выкрикивать безбожное имя? — взревел он.
— Какое имя?
— Не притворяйся — знаешь какое! Из твоей поганой глотки неслось: «Ленин! Ленин!» Скажешь, не так?
— Скажу, что сейчас я слышу это имя от вас! — дерзко ответил Буян.
Лувсан побагровел:
— Ах так! — И он изо всех сил ударил непокорного ученика широким носком гутула прямо в живот.
От боли Буян чуть было не потерял сознание.
Оскалив свои желтые, прокуренные зубы, Лувсан заорал на весь двор:
— Ламы! Этот выродок заслужил сурового наказания. Надо выбить из него скверну! — И он принялся хлестать Буяна кожаной плеткой по лицу, по шее, по бокам, приговаривая: — На́ тебе, на́ тебе, черт, на́ тебе, дьявол, изыди, бесовское племя!
Скоро тело Буяна покрылось кровоподтеками и ссадинами. Мальчик не выдержал и разрыдался.
Плач Буяна привлек внимание лам в соседних хашанах.
