Уже третий день она едет и едет. Потому что ей надо подумать. Потому что лучше всего ей думается за рулем. И еще потому, что она просто не знает, что еще делать. Она привыкла сама разбираться со своими проблемами; она знает, чего хочет от жизни, и ей хватает ума понять, что есть вещи, которые ты в состоянии изменить, а есть вещи, которые тебе не подвластны. Она всегда относилась к жизни как к долговременному испытанию собственных интеллектуальных способностей. Человек в состоянии контролировать свою жизнь: что-то подправить, что-то убрать, что-то, наоборот, привнести. Да, случается, что обстоятельства сильнее нас. Но мы сейчас говорим о том, что зависит от самого человека. Буквально с детства она мечтает, что когда-нибудь сможет сказать о себе: да, я построила свою жизнь сама, и мне нравится, что у меня получилось. В последнее время в ее мечтах появился еще один человек. Джек. Когда она представляла себе свое будущее, он всегда был рядом. Идеальный партнер, ее вторая половина. Он спасет ее от одиночества, от которого так мучается ее мама, хотя и пытается это скрывать.
В пятницу она наконец собрала кубик Рубика. Добила последнюю сторону, которая уже столько дней не давала ей покоя: было в Джеке что-то такое, что не совсем соответствовало ее четко продуманным представлениям о том, как все должно быть. Но теперь последние квадратики встали на место, и на кубике сложилась законченная картинка. Только эта картинка была такой страшной и жуткой, что она даже не знала, что можно сделать, чтобы вообще что-то сделать. И еще она поняла, что, собрав эту последнюю сторону, она перепутала квадратики на остальных пяти. Все пошло вкривь и вкось. Вся ее жизнь, такая цельная и размеренная, разбилась па куски. Все вдруг утратило смысл.
Она заводит машину и сметает с приборной панели весь мусор, оставшийся после обеда. Обертка от шоколадки, пустой пакет из-под чипсов, смятые и скомканные, как и ее смятенное сердце, летят прямо на пол под пассажирским сиденьем, где, среди остальных молчаливых свидетельств ее тщетных попыток утешить себя чем-то вкусненьким, лежат комки высохшей грязи с ботинок Джека, которые первыми испачкали пол. Его следы остались не только в машине. Он натоптал в ее мире так, что она еще очень не скоро вычистит всю эту грязь. Но она его не ненавидит. Просто не может его ненавидеть. Потому, что то место у нее в душе, которое теперь занимает Джек, пространство, нужное для того, чтобы вместить в себя ненависть, уже занято чувством, прямо противоположным ненависти. Собственно, в этом-то вся и проблема. Поэтому ей сейчас так тяжело и плохо. Если бы она смогла разбудить в себе ярость и отвращение, ей было бы легче. Гораздо легче. Она пошла бы к нему и высказала все, что думает. Она не боится. Мишель вообще ничего не боится. Но сперва надо что-то решить. Разговор обязательно состоится, но только когда она будет готова. Когда она будет знать, что ей делать. Сначала надо придумать план действий, очень четкий, буквально по пунктам, и поэтому она едет дальше. Все равно куда. Просто вперед. Лишь бы не стоять на месте.
В машине, которая впереди, за рулем, видимо, ученик. Еле-еле плетется. Но Мишель никуда не торопится. Она даже не знает, куда она едет — пока не приедет. Задний номерной знак у машины, которая впереди, болтается на одном винтике. Это напоминает Мишель плакат из предвыборной кампании тори: «Нельзя доверять лейбористам», где «лейбористам» было написано на такой же болтающейся табличке, стилизованной под номерной знак. Доверять. Вот оно, ключевое слово. Все дело в доверии, которого все так боятся.
Она так хотела, чтобы Джек ей доверял. Поэтому она и разрешила ему сфотографировать себя голой, а потом подарила ему одну фотку. Тем самым она давала ему понять, что доверяет ему безраздельно, и как бы спрашивала, почему он не может довериться ей. Ведь было же что-то такое, о чем он ей не рассказывал. Но почему? Что же это такое, о чем нельзя рассказать даже самому близкому человеку? И это «что-то» было как будто невидимое препятствие, не дававшее им сблизиться, как то идиотское правило шести дюймов для школьных танцев, которое она никогда не соблюдала.
