Сын лодочника, Джоду полагал, что уже стал взрослым, поскольку на его подбородке вдруг начала пробиваться густая щетина, требовавшая еженедельных визитов к цирюльнику. Однако бурные физиологические перемены появились недавно, и он к ним еще не привык; казалось, его тело подобно дымящемуся кратеру, который только-только возник из океана, но еще не готов извергнуться. Как память о несчастном случае в детстве, его левую бровь пересекал шрам, столь широкий, что издали казалось, будто у него три брови. Это уродство (если слово подходит) было его отличительной чертой, которая через много лет отразится в наброске, что займет свое место в святилище Дити: три нежных угловатых штриха в овале.
Старая лодка, доставшаяся в наследство от отца, выглядела неуклюже — выдолбленные стволы, связанные пеньковыми канатами. Сразу после похорон Джоду забросил в нее свои небогатые пожитки и был готов к отбытию в Калькутту. Подгоняемая течением, вскоре лодка оказалась у входа в канал, который вел к городским причалам; за право воспользоваться этой узкой артерией, недавно прокопанной предприимчивым английским инженером и известной под именем “канал Толли”, Джоду отдал смотрителю последние монетки. Как всегда, здесь было полно судов, и часа два он продирался сквозь город, минуя храм Кали и мрачные стены тюрьмы Алипор. На шири Хугли было не менее людно, и Джоду вдруг очутился в скопище разнообразных судов: битком набитых сампанов и шустрых каноэ, громадин бригантин и крохотных баулий, юрких яликов и неповоротливых шаланд, яхт с ухарскими треугольными парусами и многопалубных катамаранов. В этаком столпотворении были неизбежны случайные столкновения, после которых боцманы и штурвальные сыпали ругательствами, один взбешенный вахтенный плеснул помоями, а похабник-рулевой сделал непристойный жест. Подражая морским командирам, в ответ Джоду орал: “Куда прешь? Осади!” — чем весьма удивлял ласкаров.
После годичной изоляции в деревне душа его пела под мелодию портовых голосов, изрыгающих хулу, угрозы и страшные пожелания, а руки тосковали по канатам, когда он видел матросов, карабкающихся по вантам. Взгляд его скользил по берегу от пакгаузов Киддерпора до извилистых проулков Ватгунга, где на крыльцах сидели женщины и, готовясь к вечеру, наводили красоту. Что-то скажут они теперь, если прежде смеялись и гнали юнца прочь?
За верфями Кида лодок стало меньше, и Джоду без труда причалил к набережной. Прямо напротив раскинулся Королевский Ботанический сад, персонал которого часто пользовался этой пристанью. Никакого сомнения, что рано или поздно здесь появится кто-нибудь из знакомых; и верно — часу не прошло, как подчалила лодка с молодым англичанином, помощником управляющего. Джоду хорошо знал рулевого в набедренной повязке и, когда саиб ступил на причал, подгреб к знакомцу.
Матрос тотчас его узнал:
— Джоду Наскар? Ты, что ли?
— Он самый. Салам, халиджи[26].
— Где тебя носило? Что матушка? Уж больше года, как ты сгинул. Народ гадал, куда ты подевался…
— Мы вернулись в деревню. Когда наш господин умер, мать не захотела остаться.
— Да, я слышал. Говорят, она хворает?
— Вчера померла, халиджи, — тихо ответил Джоду.
Рулевой закрыл глаза и прошептал:
— Аллах рахем, упокой Господь ее душу.
— Бисмилла… — поддержал молитву Джоду. — Я здесь по воле матери, перед смертью она просила разыскать дочь нашего саиба, мисс Полетт Ламбер.
— Ну да, она же любила девочку как родную дочь, ни одна служанка так с чадом не нянчится.
— Ты знаешь, где сейчас мисс Полетт? Я больше года ее не видел.
Рулевой кивнул:
— Она живет неподалеку — вон там, вниз по реке. После смерти отца ее приютила богатая английская семья. Ступай в Гарден-Рич и спроси дом Бернэм-саиба. Там в саду беседка с зеленой крышей, тотчас узнаешь.
Джоду обрадовался, что так легко все выяснил. Поблагодарив рулевого, он выдернул из ила весло и сделал мощный гребок. Отдаляясь, он слышал голос знакомца, который возбужденно кому-то говорил:
— Видишь ту лодку? Прямо в ней родилась мисс Полетт Ламбер, дочь французского саиба…
В разном изложении Джоду так часто слышал эту историю, что как будто все видел собственными глазами. Видно, так на роду написано, говорила мать, поминая странный поворот судьбы: не отправься она рожать в свою деревню, Полетт никогда не появилась бы в их жизни.
