— Не бери в голову, Элокеши. Какая тебе разница?
— Нет, скажи. — Она вновь повалила раджу на подушки. Калькуттская гадалка уведомила ее о финансовых неприятностях заминдара. Тогда она не придала этому значения, но сейчас почувствовала: что-то и впрямь неладно; возможно, надо пересмотреть свои варианты. — Говори. Последнее время ты ужасно задумчивый. Что случилось?
— Тебе не о чем беспокоиться. — Раджа не лгал: при любом обороте дел он позаботится, чтобы она была обеспечена. — Тебе, твоим девушкам и твоему дому ничто не грозит…
Его перебил голос камердинера, яростно препиравшегося с девицами: Паримал требовал, чтобы его впустили, но преданные служанки грудью встали на его пути.
Нил поспешно укрыл Элокеши и крикнул:
— Пусть войдет!
Камердинер шагнул в каюту, старательно отводя взгляд от холма на кровати.
— Господин, саибы охотно придут. Они будут здесь сразу после заката.
— Превосходно. Устрой все как при отце, я хочу угостить их на славу.
Паримал испугался, ибо раньше хозяин таких приказов не отдавал.
— Но как устроить, господин? В столь короткий срок… Из чего?
— У нас есть шампанское и красное вино. Ты сам все знаешь.
Дождавшись, когда дверь закроется, Элокеши сбросила покрывало:
— Что такое? Кто придет? Что надо устроить?
Нил рассмеялся и притянул ее к себе:
— Ты задаешь слишком много вопросов. Бап-ре-бап! Пока довольно!
* * *
От неожиданного приглашения на обед мистер Дафти стал болтлив и пустился в воспоминания. Опершись на перила, они с Захарием стояли на палубе.
— Ох, мой мальчик! — вздохнул лоцман. — Я бы порассказал вам о старом радже, которого звал Шельмой Роджером! — Он засмеялся и пристукнул тростью. — Видели б вы того черномазого барина! Вот уж занятный туземец — знать ничего не хотел, кроме пьянки, девиц и гулянок! Никто не мог перещеголять его застолья. Сверкают зеркала, пылают свечи и лампы, орды носильщиков и лакеев, разливанное море французской бормотухи и ледяной шипучки! А закуски! У Роджера была лучшая в городе кухня. Тут вам не сунут пишпаш или коббилимаш[20]. Жаркое и плов были весьма хороши, но мы, стреляные воробьи, ждали, когда подадут рыбу латес с карри и чички[21] со шпинатом. Уж поверьте, снедь была первосортной, но ужин — это лишь затравка, настоящий шурум-бурум начинался потом, в раздевалке танцовщиц. Там вас ждал еще один чакмак! Для господ и дам расставляют стулья. Туземцы умащиваются на ковриках и платках. Бабу[22] пыхтят кальянами, саибы раскуривают сигары. Кружат танцовщицы, музыканты бьют в барабаны. О, старый развратник знал толк в веселье! Бывало, хитрый шайтан заметит, что вам приглянулась какая-нибудь бабешка, и подсылает слугу. Малый кланяется и приплясывает вокруг вас, будто ничего такого. Все вокруг думают, что вы обожрались сластей и вам срочно надо в какаториум. Но вас провожают не в гальюн, а в укромную комнатушку, чтобы вы потешили своего озорника. Никому и в голову не придет, что сейчас вы втыкаете индюка девице между баками и вкушаете черную ягодку. — Дафти ностальгически вздохнул. — Ох, славно баламутили на этих посиделках! Нынче уж нигде вам так не пощекочут шалуна.
Захарий кивал, будто все понял.
— Стало быть, вы хорошо знакомы с тем, кто приглашает нас отобедать?
— Не с ним, а с его отцом. Сынок схож с папашей не больше чем нектандра с красным деревом. — Лоцман неодобрительно хрюкнул. — Чего я терпеть не могу, так это ученых туземцев. Старик знал свое место, его нипочем не увидишь с книжкой. А молокосос напускает на себя — ну прям тебе важная шишка. Вообще-то их род не шибко знатный, дворянство им пожаловали как бакшиш за верность Короне. — Теперь мистер Дафти презрительно фыркнул. — Нынче всякий бабу, разжившийся парой акров, корчит из себя невесть что. А этот молодой паршивец еще цедит через губу, будто персидский падишах. Услышите, как он чешет по-английски, — ну точно макака, что вслух читает “Таймс”. — Толстяк ухмыльнулся и крутанул трость. — Ну вот еще развлечение, кроме жратвы, — ученая обезьяна.
Помолчав, лоцман хитро подмигнул:
— Ходят слухи, что скоро молодцу кердык. Говорят, казна его шибко оскудела.
