Еще хуже дело обстоит на Виа Пор Санта-Мария, где разрушительные последствия Второй мировой войны усугубились послевоенной реконструкцией. Лишь несколько древних башен все еще напоминают об атмосфере ушедших эпох. Мост Понте Веккьо в конце улицы сохранился «благодаря» солдатам вермахта, которые — в соответствии с безупречным, хотя и извращенным планом — заблокировали переправу, взорвав не мост, а дома на берегах реки. И все же, какой бы трагедией ни казалось уничтожение Понте, его можно было восстановить, равно как и другие мосты через Арно, хотя ради его спасения навсегда были утрачены стократ более драгоценные архитектурные жемчужины. «Флоренция прихорошилась с изяществом дамы, которую за чаепитием застигла бомба», — писала поэтесса Кристина Кампо. Но женское бесстрастие не в силах скрыть шрамы, оставленные шрапнелью.
На противоположном берегу, уже на Виа Гвиччардини, пройдем мимо бывшего монастыря Санта-Феличита, где хранится один из величайших шедевров всех времен: «Снятие с креста» кисти художника Якопо Пантормо. Полотно во многом сохранило первозданный вид, несмотря на толпы зевак, выгружающиеся из людских аквариумов на колесах. Через несколько метров мы увидим мемориальную доску, которая редко удостаивается внимания прохожих и на которой высечено, что в этом доме некогда жил один из провозвестников объединенной Италии, первый, кто теоретически обосновал необходимость воинской повинности во имя свободы государства. Неудивительно, что на доске указан 1869 год, когда во всем западном мире вошло в моду определенное отношение к этому человеку. Можно спорить, разделял ли он столь сентиментальную риторику, но наверняка ни за что бы не узнал этих стен, потому что его настоящий дом, равно как и большинство других зданий на Виа Гвиччардини, стерли с лица земли немецкие снаряды 4 августа 1944 года.
Как и сама Флоренция, некогда живший здесь Никколо Макиавелли был уничтожен, восстановлен, подправлен и отретуширован, немало претерпев от разрушительной силы времени и человеческой небрежности. И даже прах его, словно вторя судьбе родного города, обратился в нечто едва узнаваемое.
В своей книге «Военная революция: военные новшества и величие Запада» известный историк Джеффри Паркер ссылается на инженера, написавшего в 1722 году трактат, в котором тот раскритиковал около 118 оборонительных сооружений, предложенных семьюдесятью авторами, представив собственный вариант (119-й по счету). По-видимому, схожая судьба постигла и Макиавелли. Любой автор, берущийся за его жизнеописание, вынужден дать письменную интерпретацию его жизни и творчества, и за несколько веков Никколо стал объектом самых неоднозначных толкований. С самого начала Макиавелли превратился в излюбленную мишень критиков, которые считают его личностью, преодолевшей время и пространство: первым политологом, первым философом Нового времени и так далее. Согласно этим же критериям он вполне мог завоевать и титул первого современного драматурга, став первым, кто на личном примере доказал отличие теории от практики и кто первым одурачил не одно поколение толкователей.
В поисках «истинного» Макиавелли многие авторы пытались разобраться в его личности и его трудах, и в результате Никколо превратился в нечто совершенно аморфное: империалиста, протолибертарианца, атеиста, неоязычника, убежденного христианина, свободолюбивого республиканца, наставника деспотов, гения военного искусства, кабинетного стратега, реалиста, идеалиста и тайного основателя современной политологии. Поэтому довольно забавно было обнаружить, что многие современники Макиавелли не усматривали в его идеях никакой практической пользы, а его самого считали сумасбродом и фантазером. Называя Никколо избитым и довольно нелепым эпитетом «современный», люди демонстрируют не только пренебрежение ко всякой хронологической точности, но и определенную бестактность, чего отнюдь не скажешь о его современниках.
Никколо и в самом деле был личностью неоднозначной, и попытки дать ему четкую характеристику напоминают поедание хот-дога: кусаешь с одной стороны, а начинка вылезает с другой. Более того, любому, кто попытается отыскать хоть подобие связности в его мыслях и поступках, придется учесть, что взгляды Макиавелли, как и у многих из нас, со временем менялись или подстраивались под обстоятельства. Кроме того, необходимо помнить, что Никколо обладал всеми чертами типичного флорентийца того (и даже нынешнего) времени: любил прекословить, провоцировать, выделяться (bella figura), прибегая к искрометному юмору.
