Серьёзный и озабоченный стоял дед Петро. «Ишь, забияки», — думал он, глядя на дерущихся птиц. А те с каким‑то свирепым ожесточением избивали друг друга. Они то сшибались грудью, то расходились, обхаживали друг друга и, выбирая новый удобный момент для лучшего удара, с новой силой схлёстывались, раздирая в кровь друг другу коралловые гребни и бороды. Разошлись. Красный петух, пригнув окровавленную голову, снизу одним глазом зорко наблюдал за противником. Тот стоял боком и притворно клевал что‑то. Вдруг он, как буря, налетел на красного, сбил его и, смяв, начал неистово избивать поверженную в прах красную птицу. Окровавленным гребнем бился тот в грязи и навозе, силился подняться и не мог. Народ молчал, и только глухие вздохи выдавали безмерную печаль его.
Немцы поняли эту символическую картину и, выпучив глаза, в глупом восторге захлопали в ладоши. Чёрный петух, услышав громкие хлопки, подпрыгнул, намереваясь дать стрекача. Но в это время воспрянул красный петух. Как всё случилось, мало кто заметил. Но только глазам изумлённых зрителей предстала потрясающая картина, вызвавшая радостные Восклицания стоящих за изгородью людей. Красный петух сидел на чёрном и с каким‑то остервенением избивал его. Когда дело было сделано, он взлетел на прясла и, хлопнув крыльями, прокричал победную песнь. На побуревшем весеннем снегу с разинутым клювом и растерзанным гребнем лежал издыхающий чёрный петух.
Кончилось всё это тем, что дед Петро неожиданно получил сильный удар по шее и ощутительный толчок ногой в зад. Разгневанные немцы, бросая суровые взгляды на притихших костричан, давившихся смехом, сели на мотоцикл и покатили вдоль по улице, не замечая, как сзади на ниточке, крутясь, развевалось хвостовое оперение чёрного петуха. Костик, а вслед за ним все остальные, разразились громким смехом. Смеялись над немцами, увозившими на своём мотоцикле прах побитой птицы. Смеялись над дедом Петро, который стоял и растерянно мигал своими красными веками. Казалось, он толком ещё не уразумел, что, собственно, произошло. Почесав ушибленные места, он задумчиво сказал, словно что припоминая:
— Ишь ты, как оно… А?
И пошла с тех пор гулять по земле сказка о том, как дед Петро немцам правду сказал и при этом будто бы в глаза им плюнул.
Когда за лесом скрылся немецкий мотоцикл, увозивший на хребте своём двух обозлённых немцев и чёрное петушиное перо, пропеллером крутившееся позади их, дед Петро пришёл в себя.
— Хлопчата, — сказал он в раздумье, — кто же это пёрышко немчуре вставил? — и улыбнулся.
В народе произошло движение, все заговорили. Каждый высказывал свое предположение. На низком крылечке, выходившем во двор, стояла грузная бабка Степанида.
— Не иначе, как Макей, — сказала она.
— Очумела ты, бабка, — огрызнулся дед Петро, — кабы Макей — он бы их живыми не выпустил.
— Чего напрасно гомоните! Макей, Макей! Да он со всеми своими хлопцами против немцев, что комар против слона.
Это сказал Федос Терентьевич Козека. Дед Пегро метнул на него суровый, осуждающий взгляд, а отец Макея — Севастьян Михолап взъярился, чего с ним никогда не было.
— Век прожил, а ума, деду, не нажил. Ведомы тебе такие насекомые — пчёлы? Ведомы. Вот и ладно! А какой у них обычай? Нам бы поучиться надобно: все за одного — один за всех. Медведь, кажись, какое чудовище, а ведь бежит от них.
Федос Терентьевич насупился, обиделся, а бабка Степанида не унималась:
— Коль не Макей, значит, хлопцы его — макеевцы.
Четырнадцатилетний племянник Макея, Костик, стоял у ворот и счастливая улыбка блуждала по его смуглому лицу с чуть вздернутым носиком. Его забавляло и радовало всё это. Радовало, что это сделал он, и Макей, наверное, похвалит его за ловкость. Забавляло его всё это потому, что никто и не подозревает, что он тоже макеевец. И никто не знает, что он, Костя, послал Михася к дяде Макею с запиской о том, что в деревне появились немецкие мотоциклисты.
Мотоцикл с развевающимся сзади чёрным петушиным оперением мчался по шоссе, шурша галькой и разбрызгивая весеннюю грязь, скопившуюся в выбоинах. Весело стуча всем своим железным снаряжением, он мчался навстречу неотвратимой гибели. Звенящей струной смерть эта вытянулась поперёк их дороги, и не минуть её им, не объехать. Человек в белом, словно одетый в. саван, стоит близ могучей сосны, высоко взметнувшей тёмнозеленую крону, и спокойно ожидает свою жертву..
