Три илота вышли вперед, переставляя ряды деревянных солдат на песке.
Второй судья объявил толпе:
— Командир Леонид избрал Третье Агесилаево построение: спартанцы справа в десять рядов, кавалерия по центру, скиритаи и метатели дротиков на левом фланге. Сам же он занимает позицию во втором ряду в центре.
Зазвучали аплодисменты, и Леонид поклонился. Как истинный спартанский командир, он расположился поближе к переднему краю.
Толпа подалась вперед, внимательно изучая построения. Было очевидно, что Парменион планировал оборонительное сражение, готовый отбить прямое нападение. Леонид растянул свою линию, и планировал традиционную угловую атаку слева, постепенно окружая неприятеля. Теперь многое будет зависеть от броска костей, определяющего потери.
Клеарх прочистил глотку, готовясь говорить, и все в толпе знали, какими будут его слова — построения предсказывали развитие боя: никаких продвижений. Золотые Спартанцы должны были ожидать, пока нападет Леонид, а исход решат пронумерованные кубики. Но обсуждение прекратилось, когда Клеарх заговорил.
— Полководец Парменион приказывает кавалерии стремительно продвигаться вперед, к центру неприятеля.
Все глаза устремились к судье рядом с Леонидом. Первые три хода не могли меняться. И многое зависело от того, как Леонид задумал использовать свою конницу. Это было необычно — почти что неслыханно — чтобы кавалерия получила сигнал к атаке в самом начале боя.
— Полководец Леонид приказывает метателям дротиков и скиритаям выдвигаться вправо.
После этого пошли перешептывания о том, что Леонид не предполагал атаку кавалерии, и не приготовил приказа своим конникам.
Илот длинным прутом подвинул вперед кавалеристов из желтого дерева. Судьи посовещались, и Ксенофонт объявил публике:
— Единогласно принято решение, что быстрая атака достигла рядов неприятельской кавалерии, отбивая ее назад к рядам гоплитов. Потери: шестьдесят у Леонида и девять у Пармениона.
Голос Клеарха вознесся над ропотом:
— Полководец Парменион велит спартанцам и скиритаям объединить ряды и продвигаться бегом, в тридцать два ряда, на правый фланг противника.
Парменион стоял прямо и смотрел на Леонида, который с ужасом воззрился на массированное наступление. Парменион мог понять, что чувствовал его соперник; он сталкивался не с одним затруднительным развитием действий — а с двумя. Ни один спартанский отряд никогда не сольется с силами скиритаев, и ни одна греческая армия никогда не атакует правый фланг врага — его сильнейшую сторону. Сделать так означало открыть уязвимую сторону, так как щит носился на левой руке, и поэтому наступающая фаланга оказывается открытой для дротиков, стрел и камней.
Но не здесь, подумал Парменион. Не сейчас. Потому что центр Леонида был сокрушен его кавалерией, и не было пращников или лучников в достаточной близости, чтобы посеять опустошение своими снарядами в его надвигавшихся рядах. Он смотрел, желая увидеть, запомнить каждую перемену в лице соперника; желая сохранить в памяти момент, когда поражение будет им впервые осознано.
— Командир Леонид приказывает шести тыловым рядам выдвинуться и окружить противника.
Парменион просто парил в небесах, но прятал свои чувства, превратив лицо в маску, лишь раздутые ноздри и учащенное дыхание выдавали его ликование. Леонид был сокрушен. Массированная атака грозила ему справа — а он сузил свою линию аж до четырех рядов.
Илоты подняли фигурки и передвинули их вперед. Судьям не было смысла совещаться; каждый воин в толпе знал, что будет, когда фаланга из тридцати двух рядов ударит в линию из четырех. Сила и отвага нескольких человек не переменила бы распределения сил. Леонид не просто был разбит — он был разгромлен. Золотоволосый спартанец посмотрел на солдат, потом шагнул назад и что-то тихо проговорил своему судье. Слова судьи поразили Пармениона.
— Командир Леонид просит судей отменить второй приказ командира Пармениона на том основании, что он неправдоподобен. Если бы такой приказ был отдан в сражении, спартанцы ни за что не подчинились бы ему.
Парменион покраснел и взглянул на Царя. Агесилай отсел назад и завел беседу с молодым человеком справа от себя. Ксенофонт позвал судей к себе, подальше от толпы, но все могли видеть, что последовавший его аргумент был горяч.
