Беги как можно дальше, сказал мне Кларамунт, оставь позади город, пока тебя не обвинили. А я спросил тогда, в чем же меня могут обвинить. Спасайся, сказал он, и стань многоликим, говори с теми остальными, что есть в тебе. Беги, не позволяй им внушить тебе, что однажды ты не станешь всеми голосами мира и что станешь наконец самим собой и спутаешь свой голос с голосами всех остальных.
Тут я понял, что это не у моего учителя такой же голос, как у мертвеца, а это он и есть самый что ни на есть мертвец.
– Мак, Мак, Мак.
Уйти в чем был или уйти в чем был, но прихватив кожаную сумку в стиле Петрония, то есть сообразно с тем, что ты написал, или с тем, что прочитал. И в этом бегстве, грозящем потерей всего, отразится, само собой, любимая история моего отца – история о том, как во время Гражданской войны в Испании была занята большая усадьба. Владельцы долго прятались в подвалах господского дома, а потом сумели выбраться и спастись. Когда мой отец со своими однополчанами захватили всю усадьбу, появился однажды утром какой-то солдат их же армии, назвался братом хозяйки и попросил разрешения забрать писанный маслом маленький портрет сестры, висевший на стене в спальне. Просьба эта обратила мысли моего отца к вопросам собственности и к тому, как в минуты, когда все идет прахом, возвращаемся мы в родной дом и хотим спасти всего лишь маленькую картину, а все прочее нам безразлично.
Уйти в чем был, прихватив из дому лишь книжечку Чарльза Лэмба «Меланхолия портных», где рассказывается, сколь присуща меланхолия модельерам нашего квартала, с чем мало кто решится спорить, а согласится даже Пьер, который вот уже час стриг меня, покуда я размышлял на тему ухода из дому в чем есть, включая в это понятие и смерть, следующую за мной как пришитая, как будто, да не «как будто», а взаправду, это «моя собственная неприятность», самая сокровенная из всех.
Это Рильке, кажется, говорил о «своей» смерти как о высшей неурядице?
Я размышлял об этом: о том, в чем же все же я уйду, а одновременно неотрывно читал репортаж по итогам матча «Севилья» – «Барса» в Тбилиси. И думал о своем «бегстве в одной сорочке» и мусолил эту спортивную страницу, как вдруг меня буквально загипнотизировал флакон с лосьоном для волос «Флойд», который Пьер вдруг показал мне в чаянии завершить стрижку этим финальным аккордом. Поскольку аромат «Флойда» неизменно напоминал мне о моем дедушке, приверженном этой марке, я резко перевернул страницу – исключительно, чтобы как-то отреагировать – и оказался в разделе «Культура», где с удивлением обнаружил статью Жоана Лейвы, начинавшуюся с того, что хотя Андер Санчес в представлениях и не нуждается, он все же скажет так: «Это было бы столь же излишним, как объяснять, кто такой этот осязаемый человек, чьи книги мы можем прочесть, чьи движения мы можем наблюдать в сети, чей голос мы тоже могли бы слышать. И все же мне кажется уместным охарактеризовать его, ибо речь идет о личности ирреальной, которая то возникает в придуманных им книгах, то исчезает из них. Главный, высший герой их – существо, существующее ради того, чтобы не существовать – нечто вроде дуновения, не рассеивающееся в воздухе».
Особенно меня рассмешило это дуновение, потому что это было в самое, как говорится, «яблочко». Потому что Санчес уже давно носится с идеей покинуть Барселону, однако неизменно возникает впечатление, будто он пытается исчезнуть, парадоксальным образом оставшись. А вот Юлиан никому никогда не морочил голову идеей исчезновения, но он уже несколько дней пребывает неизвестно где, и с тех пор, как был разоблачен, в буквальном смысле духу его нет в квартале Койот. Так кто же он все-таки такой? Он испарился, и теперь не спросишь. Разве что можно немного узнать о нем, прочитав незабываемые слова Даниэле дель Джудиче[56] «Уимблдон»: «Может быть, он обнаружил, что потерпел крах. Меж тем, крахом была вся жизнь его».
Такое случилось и час назад. Я услышал какие-то звуки, словно обитатели квартиры над парикмахерской принялись перетаскивать чемоданы. Продолжалось это несколько секунд, пока я не спросил себя, да уж не сам ли я придумал этот шум, раздающийся в моем, так сказать, чердаке, и не сам ли я там ворочаю чемоданы бытия.
