В «гостиной» был накрыт стол: два заиндевелых стакана с холодным питьем, блюдо с несколькими аппетитными ломтями свежеиспеченного хлеба, сыр и нарезанные дольками яблоки. От хлеба еще поднимался ароматный пар.
Дядюшка Сардит уселся на стул поближе к кухонной двери, я же устроился на другом. Вид накрытого стола почему-то встревожил меня еще больше, чем дядюшкино настроение.
Гораздо больше.
Тихий звук шагов заставил меня поднять глаза. Дядюшка Сардит поставил свой стакан — пунш из замороженных фруктов — и кивнул тетушке Элизабет. Она — стройная, высокая, со светлой кожей и песчано-русыми волосами — походила на моего отца. Дядюшка был жилистым, коренастым, с седеющей шевелюрой и коротко постриженной бородкой. Но сейчас их роднило то, что оба они выглядели виноватыми.
— Ты прав, Леррис, — с порога заявила тетушка, — мы и впрямь чувствуем свою вину, наверное, потому, что ты сын Гуннара.
— Но это ничего не меняет, — добавил дядюшка. — Не будь ты нам племянником, перед тобой все равно встал бы тот же выбор.
Я отпил глоток пунша, чтобы ничего не говорить, хотя видел, что тетушка мою уловку прекрасно поняла. Она всегда все понимала — в точности, как мой отец.
— Ты угощайся, паренек, — сказал дядюшка. — Ешь, пей, а я пока изложу тебе суть дела. Ну а пропущу что, так Элизабет дополнит.
Он откусил хлеба с сыром, запил глотком пунша и продолжил:
— Не знаю как тебе, а мне магистр Кервин втолковал, что наставник всегда в ответе за то, как постигает ремесло его ученик.
Я взял хлеба и сыра, не понимая, к чему он клонит. Ясное дело, что наставник в ответе за ученика. Было бы о чем толковать.
— Однако он, надо думать, не говорил тебе, что наставник должен также определить, пригоден ли вообще ученик к ремеслу, либо же ему предстоит выбор между изгнанием и гармонизацией опасности.
— Изгнанием?..
— Видишь ли, Леррис, — вступила в разговор тетушка Элизабет, — у нас на Отшельничьем нет места для расхлябанности и вечной неудовлетворенности. Скука, неспособность сосредоточиться, нежелание вкладывать всего себя в свое дело — все это прокладывает хаосу путь на остров.
— Таким образом, Леррис, тебе предстоит сделать выбор. Что ты предпочтешь — пройти гармонизацию или покинуть Отшельничий? Навсегда.
— Только из-за того, что меня не увлекает ремеслом из-за того, что я чуточку пережал доску? И из-за этого мне придется выбирать между гармонизацией и ссылкой?
— Не совсем так. Дело даже не в самой скуке и уж конечно, не в том, что ты допустил просчет. Но и за тем, и за другим стоит нежелание вкладывать в работу всего себя. Пойми, оплошность не так страшна, если допустивший ее человек старался как мог и сделал лучшее, на что способен. Работа, пусть далекая от совершенства, будучи выполненный со всем возможным прилежанием, не считается небрежной. Разумеется, при том условии, что ее несовершенство не причинит никому вреда, — когда тетушка произносила эту тираду, глаза ее горели, и она, как мне показалось, стала еще выше ростом.
Я отвел глаза в сторону.
— Можешь ли ты сказать, что честно и радостно вкладывал всю душу в обучение, стремясь достичь совершенства в мастерстве плотника, столяра и резчика по дереву? — спросил дядюшка Сардит.
— Нет, — буркнул я, зная, что врун из меня никудышный. Хоть и попробую соврать, так тетушка Элизабет мигом раскусит.
— Ну а если ты продолжишь учиться — что-нибудь изменится?
— Нет.
Я и сам не заметил, как и когда мне удалось умять кусок хлеба с сыром. Видать, как-то успел, коли его уже не было ни в руке, ни во рту. Я отломил новый. И отпил пунша, чтобы смочить пересохший рот. Охлаждаться не требовалось — меня и без того пробирало холодом.
— И что меня ждет? — спросил я между глотками.
— Если ты выберешь гармонизацию, Мастера займутся твоим обучением. Они будут работать столько, сколько потребуется, чтобы подготовить тебя к испытанию, а потом ты получишь задание и не сможешь вернуться, покуда его не выполнишь.
— Ну а выбрав изгнание, ты просто покинешь остров и не сможешь вернуться никогда, если только не получишь особого дозволения Мастеров. А такие дозволения если и даются, то чрезвычайно редко.
