— …И вот он втащил меня в свою берлогу, — рассказывал парсинанин. — Отступать было некуда. Я выронил топор, а меч сломался пополам. Эта тварь оседлала меня и пыталась разодрать мою кольчугу. От него пахнуло таким мерзким дыханием, какое и вообразить невозможно. Шесть когтистых лап впились в меня, чтобы разорвать на клочки. Глядя в его налитые кровью глаза, я разразился самыми страшными проклятиями и, как последнее средство, схватил первый попавшийся булыжник… — Тут рассказчик выдержал красноречивую паузу, словно взвешивая на ладони тяжелый камень, а затем хрипло прошептал: — И как только зверюга повернулась ко мне левым ухом…
Слушатели сочувственно закивали. Они знали, что ядовитые вепри сплошь покрыты густой, как металлическая щетка, шерстью, и их единственное уязвимое место — уши.
— …я размахнулся и что было мочи ударил ее булыжником прямо в мочку уха! Вепрь опрокинулся навзничь, загородив выход из норы. Он все еще был жив и в любое мгновение мог снова броситься на меня, чтобы привести в действие свои ужасные клыки. Так он и сделал, но не смог прокусить мои бронированные доспехи. Мы сцепились в последнем поединке. Вепрь был только немного оглушен. Стоило ему прийти в себя, мне неминуемо наступил бы конец. Я попытался высвободиться из его лап, но он держал меня мертвой хваткой. Когда зверь разинул пасть и издал жуткое рычание, мне не оставалось ничего другого, как отчаянно вцепиться зубами в его язык и оторвать кончик…
Несколько слушателей разразились недоверчивым хохотом, другие содрогнулись от отвращения. Джил и подавно была близка к обмороку.
— …Вепрь разинул пасть еще шире, но выпустил меня… При этом вскочил и завыл, как сам дьявол… — Тут парсинанин задергал языком и завыл что было мочи, постаравшись изобразить визг раненого зверя. — Я чувствовал у себя во рту его горькую, ядовитую кровь и принялся отплевываться. Но главное — мне удалось освободиться! Я схватил другой булыжник, размахнулся — и с этой тварью было покончено. Вепрь рухнул как подкошенный и шумно испустил дух. Я освежевал его, зажарил себе немного мяса, шкуру выгодно продал, а из костей наделал пуговиц и пряжек.
Закончив рассказ под аплодисменты и одобрительные возгласы, парсинанин со всего маху грохнул кулаком по столу. Потом он поднес ко рту кружку с медовухой и сделал несколько жадных глотков. В наступившем затишье кто-то негромко, но отчетливо произнес:
— Вранье!
В зале повисла не предвещавшая ничего хорошего тишина. Парсинанин вскочил, перевернув стул и отшвырнув кружку. Он был на голову выше всех. При его огромном росте у него еще имелось четыре ноги. Причем стоял он на двух, а две другие мог использовать как ударную силу. Благодаря такому атлетическому телосложению парсинан их племя славилось отъявленными драчунами.
— Ты хочешь сказать, что я вру? — угрожающе поинтересовался он у скептика, которым оказался один из солдат.
— Врешь как сивый мерин! Бессовестно и нелепо, — вызывающе заявил солдат. — Чем так смешить честной народ, лучше бы заткнулся и помолчал…
У Джил упало сердце.
— Сударь, вам лучше укрыться за стойкой, — услышала она услужливый шепот бармена.
— Зачем?
— Увидите! Так будет гораздо лучше, — повторил бармен.
— Ничего не понимаю, — тихо пробормотала Джил.
— Я даю тебе минуту, чтобы извиниться, — прорычал между тем парсинанин обидчику.
— Еще чего! — последовал ответ.
Бармен схватил Джил за полы плаща и втащил за стойку. В следующую минуту разразилось невероятное побоище. Бармен подмигнул Джил и сделал знак, чтобы та не вздумала высовываться.
— Я же говорил! — прокричал он сквозь крики и грохот переворачиваемой мебели. — Ничего. Это ненадолго…
Джил осторожно подползла к краю стойки и выглянула в зал. Драка была в самом разгаре. Дерущиеся колошматили друг друга чем ни попадя, не разбирая ни правых, ни виноватых. Обломки столов и ножки стульев пошли в ход как подручные средства. В зале царила полная неразбериха.
Джил снова нырнула за стойку. Между тем бармен, чтобы скоротать время, подобрал какую-то щепку и, зевая, принялся вырезать из нее рыбку.
— И часто у вас такое случается? — спросила девушка.
