Доведя раствор в миске до нужной консистенции и цвета, Гланер положил рядом деревянную ложку и наклонился к Эллине. Та отпрянула от него, попыталась отползти, но не выиграла и минуты. Гоэт поднял ее на ноги, придерживая за запястья, разрезал веревки. Начавшая было вырываться Эллина замерла, удивленно взглянула на него. Воспользовавшись ее замешательством, Гланер принялся ее раздевать.
– Гланер, неужели ты по-другому не можешь? Мне всегда казалось, что ты нормальный мужчина. Что у тебя нет проблем с женщинами, самооценкой и комплексами. Ты говорил, что я жалка… Да ты сам жалок и отвратителен, ты не мужчина!
Гоэта впилась зубами в его руки, не желая так просто сдаваться. Не ныло бы тело от побоев, брыкалась, но, увы, ударить удалось всего один раз. Зато локтями неплохо получалось, особенно по лицу. Правда, недолго, до встречи со столом, дезориентировавшей ее в пространстве.
– Я-то могу, а вот ты нет, – Гланер утирал кровь носовым платком. Его колено крепко придавило тело жертвы, свободная рука держала в захвате голову. – Рад, что снова ведешь себя достойно, сопротивляешься. Как та Лина, с которой я был знаком. Но напрасно ты, я тебя сейчас насиловать не стану. Сейчас я для тебя другое приготовил. Потом… Потом, пожалуй, да. Тем более ты сама предложила. А теперь, Линочка, ты мне расскажешь все о планах инквизитора. Если все и сразу, то обойдемся без боли, если нет, то я тебе помогу.
Без одежды было холодно, а гоэт не спешил приступать к допросу, внимательно рассматривая покрытое рисунком из расплывшихся фиолетовых пятен тело Эллины.
Кисти вновь оказались зафиксированы, но на этот раз не вместе, а каждая по отдельности привязана к противоположным ножкам стола. А ведь гоэта полагала, что ее уложат на столешницу.
Было страшно от неизвестности, от этого пристального взгляда, от сознания, что она в полной его власти.
Наконец Гланер отмер, с легким нажимом провел от низа живота до шеи и милостиво сообщил, что бить ее не будет:
– Тут до меня так постарались. Даже перестарались. Итак, Лина, жду подробного рассказа о действиях инквизитора.
Эллина молчала. Если уж ей суждено погибнуть, то пусть хотя бы эту двуличную сволочь найдут и сожгут. Ничего она ему не скажет, вытерпит как-нибудь. Может, он рассердится, не рассчитает силы и убьет? Лучше бы сразу!
Убедившись, что гоэта не намерена говорить, Гланер потянулся за миской, зачерпнул немного странной желто-коричневой жидкости и поднес к телу гоэты. Он слегка наклонил ложку, и пара капель упала ей на грудь.
Эллина вздрогнула, попыталась стряхнуть с себя, казалось, разъедающую кожу жидкость, но Гланер не давал, и она текла вниз, причиняя еще большие страдания, оставляя после себя багровый след.
– Я ничего не знаю. Он меня под арестом держал, я никак ничего не могла слышать.
Ложка наклоняется и целиком опрокидывается на ее тело. Терпеть и сохранять лицо уже нет сил, и гоэта кричит, брыкается, но Гланер безжалостен.
Ухватив ее за талию и чуть не вывернув запястья, он рывком закидывает ее на стол и по-иному привязывает руки и ноги, чтобы не мешала.
Миска со страшной жидкостью наклонилась над ее животом, и, предчувствуя дикую боль, Эллина нарушила данное себе слово и рассказала все что знает.
Гоэт выслушал ее сосредоточенно, внимательно, а потом констатировал:
– Занимательно, но ничего нового. Сейчас проверим, была ли ты до конца со мной откровенна. С «демоновой водой» ты уже познакомилась, сейчас попробуем что-то более традиционное.
На минуту он исчезает из поля ее зрения, а потом появляется с россыпью искрящихся угольков на каминном совке. Они медленно, но верно приближаются к ее телу, практически касаются его. Гоэта чувствует их жар, дергается от мелких горячих частичек, сыплющихся на нее, и, не желая узнать, каково это быть покрытой цепочкой глубоких ожогов, клянется Дагором, что ей ничего более не известно.
– Хорошо, я верю, – неожиданно согласился Гланер и швырнул угли обратно в очаг. – Врать в таком состоянии ты не умеешь.
Смочив ветошь в воде, он обтер тело Эллины, смывая ядовитый раствор, и отвязал ее.
– На кухне много острых предметов, не хочу, чтобы ты до чего-то дотянулась, поэтому здесь мы не останемся. В комнате мне будет спокойнее. Если хочешь, могу перед этим накормить.
