Целый вечер потом распаковывали ящики, расставляли скульптуры и развешивали картины в зале у Мишеля, в этой импровизированной мастерской. А Мишель то и дело наведывался к нам и давал, как ему казалось, дельные советы, чем весьма надоел.
Ужинали при свечах в столовой. Из детей Мишеля были старшие — Франсуа и Симона (в русской интерпретации Федор и Серафима). Мальчик был очень важен, вел себя по-взрослому и почти все время молчал; девочка, более живая (9 лет), часто улыбалась и смотрела на меня с любопытством. Под конец трапезы перешли в гостиную, и отец попросил дочурку что-нибудь исполнить под клавесин (с гордостью заметив: «Сима третий год обучается музыке, делает успехи»). Та не стала жеманничать, села за инструмент и прекрасным, чистым голоском спела что-то по-русски. Нам перевели: «По реке плывет птица гоголь, а по берегу идут молодые парни, а за ними — девушки; парни девушек завлекают своей игрой». Содержание немудреное, но мелодия простая и красивая, нам понравилась, и собравшиеся искренне похлопали Симоне.
Так закончился этот день, впечатлений масса, задремала только под утро. Впереди нас ждали новые сюрпризы и новые потрясения.
2
Вскоре получили письма из Парижа. Самая скверная новость пришла к Фонтену: у него скоропостижно умерла мать. И Луиза поведала, что она и сестра Марго были в панике и не знали, что им делать, но пришел на помощь Жан-Жак (мой брат), взявший на себя хлопоты по похоронам и теперь поддерживающий во всем. Он и Луиза обещали друг другу стать мужем и женой через два года (брату было тогда шестнадцать, а Луизе семнадцать), он уже работал приказчиком в магазине у Кошона, получал пристойно и рассчитывал со временем войти в долю с хозяином. Мы с Фонтеном, заработав первое денежное довольствие, переслали Луизе по почте по 250 ливров; я еще послала 200 брату (в месяц у меня выходило 750, у Фонтена чуть меньше, так что нам хватало).
Александр немало переживал из-за смерти матери, долго ходил как в воду опущенный, все у него валилось из рук. Я старалась отвлечь приятеля, тормошила, предлагала пойти прогуляться, посмотреть Петербург. И когда погода благоприятствовала, а насущных дел в мастерской оставалось немного, мы ходили по городу, изучали архитектуру и глазели на русскую жизнь, пробуя читать вывески на кириллице. У меня запоминать русские слова выходило лучше, и уже спустя месяц пребывания в Петербурге я могла поздороваться, поблагодарить и сказать, что хочу приобрести в магазине. Мало этого: подружившись со старшими детьми нашего домовладельца и нарисовав их портреты, а потом вылепив из глины, я договорилась о совместных уроках — мы с Александром упражняли их во французском, а они нас в русском. Было очень весело, эти посиделки чрезвычайно всем нравились.
Между тем Фальконе, при поддержке де Ласкари, полностью оборудовал себе мастерскую в помещении тронного зала бывшего дворца Елизаветы Петровны и всецело отдался работе над проектом памятника. Замысел оставался прежним — император на вздыбленном коне, простирающий правую руку над Россией. Но, в отличие от той скульптурки, что я видела в Париже, появился постамент — камень в виде поднявшейся волны. Он придал коню и всаднику дополнительную экспрессию, подчеркнул устремленность вперед, к светлому будущему страны, о котором так мечтал Петр Великий. Александр спросил мэтра: «Будем обтесывать валун?» — тот задумчиво улыбнулся: «Да, если утвердят общий замысел. Я готовлю эскизы для посылки Бецкому и императрице в Москву». — «А когда они обещают возвратиться в Петербург?» — «Мне никто не говорит, де Ласкари, видимо, сам не знает. Вероятно, не раньше будущего года».
1 декабря Фальконе исполнилось пятьдесят лет. Он, противник всяческих торжеств и помпезности в личной жизни, запретил нам говорить о своем дне рождения кому бы то ни было, от Мишеля и де Ласкари до Дмитриевского и слуг. Но проговорился Филипп, от которого сообщение разнеслось по дому. И Мишель не преминул заказать званый ужин, на который пригласил кучу не знакомых нам людей — в том числе и сотрудников французского посольства в России — скульптора засыпали с ног до головы разными подарками (книги, вазы, дорогие шкатулки и столовое серебро), утомили славословиями и приветственными стихами. Мэтр после празднества выглядел, как выжатый лимон.
