— Когда же он уедет?
— Чем скорее, тем лучше, что ж ему тут томиться. Так, через недельку… Э! Да ты плачешь, старая!
По лицу пани Домицилы текли слезы. В ответ на слова мужа она только отмахнулась.
— Да, старая, дожили мы… Вот и сына в путь собираем… Да… Старое старится, молодое растет… Полно тебе! — говорил пан Иосиф, а у самого губы дрожали.
Панна Маргарита почему-то с чрезвычайным вниманием наклонилась к своей работе; если бы пани Домицила не была так взволнована, то она, наверно, удивилась бы, что искусная в рукодельях ее племянница могла навязать какую-то невообразимую путаницу. Заметила бы она также, верно, и то, что девушка была бледна как полотно.
За сборами быстро пролетела неделя. Все это время Станислав жил, как в чаду. Недавний страх его совершенно исчез, и он весь был полон ожидания чего-то необыкновенного, чудесного.
В последний вечер, когда сборы были окончены и даже вещи его были уже сданы на руки трем старым холопам, которые должны были его сопровождать, он почувствовал себя грустно настроенным.
Он мысленно прощался с обстановкой своего родного дома, где всякая мелочь ему была с детства знакома. Теперь будет все новое — и люди, и вещи.
В последний раз пошел он посидеть на свою любимую скамью в яблочном саду. Там он встретил Маргариту.
Юноша был рад этой встрече. Ему давно хотелось поговорить перед разлукой с подругой детства. Но всю неделю ему это не удавалось: Маргарита словно нарочно избегала его.
Когда он подошел, она не повернула головы и вертела в руках какую-то травку.
— Ты на меня и взглянуть не хочешь, Маргарита? — шутливо сказал Станислав, опускаясь на скамью.
— Ты так тихо подошел… Я и не слышала… — ответила Маргарита и все-таки не повернула головы.
— Ну, разве так тихо? — проговорил Щерблитовский и замолчал.
Целую неделю он собирался побеседовать с Маргаритой, а теперь, когда настало время беседы, он, как это часто бывает, не знал, что говорить.
Маргарита тоже, по-видимому, не была расположена к разговору.
Станислав, задумавшись над тем, о чем бы побеседовать, Мало-помалу отвлекся и стал думать о завтрашнем отъезде, о том, как его примут в доме Мнишека, и тому подобном. Его оторвали от задумчивости слова Маргариты:
— Вот завтра ты уже и уезжаешь.
— Да. Как быстро прошла эта неделя!
— Ты рад отъезду?
— Гм… Как сказать? Пожалуй, рад.
— А разлука не страшит?
— Что ж делать! Рано ли, поздно ли — придется расставаться.
— Забудешь ты нас всех там!
— Как забыть!
— Да, да, очень легко забыть. Там ведь жизнь иная, людей много… Много паненок красивых.
— Что же из того?
— А то, что забудешь. Особенно меня.
— Это почему?
— Меня забыть легче всего… Я тебе ни мать, ни сестра.
— Полно, Маргариточка! Чего ты глупости говоришь? Ведь ты обо мне скучать будешь?
— Конечно!
— Ну, и я буду.
Они помолчали.
— Помнишь, Станислав, как мы детьми с этой яблони незрелые яблоки срывали и как нам за это попадало от тетушки? — промолвила Маргарита.
— Как же! Еще ты тогда, помню, не хуже меня умела лазить по деревьям. Весело мы тогда жили с тобой! Хорошее было время!
— Да! Пролетело безвозвратно. Все переменилось. Вот и ты теперь уезжаешь. Бог знает, вернешься ли? — печально проговорила Маргарита.
— Ну вот, не вернусь! Не Бог знает как далеко я и уезжаю-то.
— Ах, мало ли что может случиться! Тяжело мне, Станислав!
Станислав взглянул на Маргариту: у нее на глазах блестели слезы.
— Полно! Что ты!
Девушка припала лицом к его плечу.
— Нет, ты, видно, не так меня любишь, Станислав, как я тебя. Я тебя очень люблю, очень! — говорила она сквозь слезы.
— И я тебя люблю.
Маргарита не слушала его.
— Я бы никогда с тобою не рассталась, не уехала бы ни с того ни с сего, как ты. Всю бы жизнь готова была провести вместе.
— Ах, Маргаритка, Маргаритка! Какая ты еще глупенькая! Да разве возможно всю жизнь вместе!
— Можно, можно! Любил бы, так бы и было.
— Эк, ты рекой разливаешься!
— Да потому, что люблю! Ах, ты не знаешь, как я тебя люблю! — воскликнула она, подняв голову. — Смотри, голубчик, не забудь свою Маргаритку! — добавила она. — Не забудь, хороший мой!
Она встала со скамьи, быстро наклонилась к нему и поцеловала.
