— Это ужасно!
— Именно ужасно! Этого боярина необходимо удалить из вашего дома — он вреден, вреден!..
— Не попросить же его уехать, отец Пий.
— Отчего же не попросить уехать? Если не прямо, то дать понять: убирайся, мол.
— Он ведь спас пана Максима.
— Спас тело — губит его душу! Если он будет здесь — пан Максим никогда не покинет своей ереси. Попросите сюда пана Самуила: нам надо убедить его соединенными силами, чтобы он предложил этому схизматику убираться поскорей.
— Пан Самуил вряд ли согласится: он такой нерешительный.
— Должен согласиться! Нам нужно убедить его. Вы, как мать семейства, укажете ему на вред, который он вносит в семью; я, как духовному сыну своему, укажу на зияющую адскую бездну, которая открывается перед всеми Влашемскими. Он — набожный католик. Впрочем, можно найти для удаления москаля-боярина другой предлог…
— Какой же?
— Да хоть, например, то, что он увлекает панну Анджелику и этим грозит расстроить предстоящий брак.
— Но, святой отец, ведь это же — неправда! Анджелика искренно любит пана Максима, на пана боярина смотрит как бы на брата, друга жениха! — вскричала с волнением пани Юзефа.
— Я и не выдаю этого за правду. Впрочем, кто знает этих еретиков? Во всяком случае, это — предлог хороший, и мы его употребим в крайнем случае. Не бойтесь, что приходится солгать.
Пани тяжело вздохнула, потом кликнула холопку:
— Позови ко мне пана Самуила. Скажи, что мне и отцу Пию надо поговорить с ним о важном деле.
Когда холопка вышла, пани Юзефа откинулась на спинку кресла.
— Я, отец Пий, устала от всех этих неприятностей… Точно несколько часов кряду работала… — проговорила она.
— Крепись, дочь моя! Мы трудимся для славы церкви! Бог вам воздаст за это, — торжественно сказал патер.
Пан Самуил уже входил в комнату.
Пан Самуил вошел в комнату жены будто с некоторою боязнью; он почему-то даже ступал на цыпочках. Это был невысокий, кругленький человек с пухлым лицом, на котором маленький красноватый нос напоминал вишню, с редкими седеющими каштановыми волосами и рыжеватыми густыми, но короткими, торчащими, как щетина, усами.
Он подошел под благословение к отцу Пию, поцеловал руку жене, осведомившись о ее здоровье и о том, как она провела ночь, потом спросил, беспокойно моргая своими маленькими выцветшими глазами:
— Ты меня зачем-то хотела видеть, Юзефочка? И вы тоже, отец Пий?
— Садись, Самуил, — сказала ему жена.
Он торопливо опустился на кресло и, смущенно мотая головой, поглядывал то на жену, то на патера.
— Духовный сын мой!.. — заговорил патер после непродолжительного молчания. — Твоему дому грозит несчастье!
— Несчастье? Боже мой!.. Какое? — беспокойно заерзав на кресле, промолвил пан Самуил.
— Дай досказать отцу Пию, — заметила ему пани.
— Я так только, Юзефочка… Так несчастье? Ска-а-жите!..
— Да, несчастье! Твоей семье грозит распадение, твоей и всех твоих домочадцев душам — вечный адский пламень! Ужасный червь подтачивает благополучие твоего дома.
— Но, Господи…
— Червь этот — ересь! — закончил патер.
— Ересь?
— Самуил, — заговорила пани, — пора обратить внимание на то, что наших дочерей может заразить пагубная ересь. За их души придется нам давать Богу ответ!
— Но объясните!
— Погоди. Жених Анджелики — еретик…
— Но пан Максим такой…
— Хоть он и пан Максим, а все-таки еретик… А потом этот боярин.
— Вот оно — зло этого благочестивого дома! — воздев руку, патетически воскликнул патер.
— Пан Белый-Туренин — зло? Помилуйте! Но что он сделал? — отважился запротестовать пан Самуил.
— Вот оно! Вот оно! Еретик уже успел обворожить и твою благочестивую, искушенную испытаниями душу! Каково же бедным неопытным девушкам! Горе им, горе!
Пан Самуил с недоумением смотрел на него.
— Пана боярина следует возможно скорее удалить из нашего дома, — сказала пани Юзефа, наклонившись к своей работе — какому-то вязанию.
— Гм… Почему?
— Он вовлекает твоих дочерей в греческую ересь! — воскликнул отец Пий.
— Может ли быть!
— Я сам слышал.
— Ну, когда так, конечно… А только… Мне, право, не верится…
— Опомнись, Самуил! Кому ты не веришь? — вскричала пани Юзефа, указывая на патера.
