Стыдно, бояре. На думе надобно ум прикладывать да соображать резвей! А к иноземцу терпимей быть, неприязнь свою при себе держать, глядишь, чего бы и переняли. Спесивы вы, бояре, больно. Слышите, чего хочу от вас?..
Ну да ладно, на сегодня довольно. Обед стынет, да и наговорил я вам много, опасаюсь, сразу всего не осилите…
* * *
Бояре из палаты, а Отрепьев Басманову знак подал: «Задержись».
Вышли вместе. По сонным, тихим хоромам мели полами кафтанов впереди самозванец, за ним Басманов.
— Мыслишь, чего от нас папа ждет? — Отрепьев потер ладонью бритую щеку, глянул на него через плечо.
Басманов шагнул наперед, толкнул кованную железом двухстворчатую дверь, пропустил Отрепьева. Чуть пригнувшись под полукружием притолоки, прошел следом. Сказал:
— Кому не ясно? Иезуиты нас на унию склоняют, хотят через латинскую веру к своим рукам прибрать.
— О, латиняне цепки! Однако то, что ты говариваешь, лишь половина. Как-то сказывал я Филарету, что папа и Сигизмунд спят и видят, когда мы Оттоманскую Порту воевать почнем. Вишь, латиняне турок сами не одолеют, на нас полагаются. Вот и ныне папа Павел в грамоте своей пишет: «Таврида — гнездо злодейское, сколько бед творит она Руси и Польше. Таврида — крыло и рука правая султана в войне с императором Рудольфом…» Ха, поучать нас взялись. Иль мы сами этого не знаем?
Басманов кашлянул в кулак.
— Мы разве против повоевать турок, а перво-наперво крымчаков, Тавридой овладеть? — снова сказал Отрепьев. — Но не настал наш час. Не готовы мы еще к этой войне.
Отрепьев остановился, приложил палец к подбородку, подумал, потом глянул Басманову в глаза.
— Нам бы, Петр, какую ни на есть победу. Ась? — И хитро подмигнул. — Латинянам на утеху.
— Сыщем ее, государь, — рассмеялся Басманов.
— Гляди, дознаются иезуиты…
— Латиняне хитры, государь, да и мы не лыком шиты, — ответил Басманов.
— У них по всему свету глаза и уши, — засомневался Отрепьев. — Как бы посмешища не получилось!
— У Руси, государь, такие рубежи имеются, куда иезуитам вовек не добраться. А что до слуха касаемо, так не от нас, государь, он пойдет, а от гостей персидских.
— Сигизмунд никак в толк не возьмет, что Русь уже не Великое княжество Московское, а царство, — посетовал Отрепьев.
— Ничто, поймет! — Басманов поправил сдвинувшуюся на самые брови соболью шапку. — Это у него шляхетский гонор играет, как в бочонке хмельной мед.
— Мне ль забыть, как король говорил со мной в первые разы? — снова сказал Отрепьев. — Будто не царевич был перед ним. Терпел я, но нынче не желаю мириться, когда Сигизмунд меня в письмах не царем, а великим князем именует! И ежли его послы в Москву заявятся и не назовут меня царем, не приму…
Догнали патриарха. Он шел медленно, опираясь на высокий двурогий посох. Сказал Отрепьеву:
— Ты, сыне, не поддавайся на иезуитское искушение. Православная Русь унию не примет.
— Я, владыко, об этом и не помышляю. Боярской думе и собору все отдаю. Хотят, пусть решают, не хотят, неволить не стану. И земли русской не видать латинянам!
— Сигизмунду и папе пора честь знать, — сказал Басманов.
Отрепьев не ответил. К Игнатию подскочили патриаршие служки, подхватили под локотки, повели из царских хором.
В сенях немец Кнутсен охрану государева дворца нес. На голове шапка железная, грудь в броне. Одной рукой за саблю держится, в другой — алебарда. Замер. Отрепьев на него и не посмотрел. Уходящему Басманову сказал напоследок:
— Персидских гостей понадежней сыщи. Да не поскупись…
* * *
На торгу заговорили: под Дербентом или Шемахой, точно никто не знал, стрельцы и казаки побили турецкое войско и взяли немалый полон. А кто-то из подвластных султану кавказских князей намерен искать защиты у царя московского…
Новость привез персидский купец, с превеликим трудом добравшийся в Москву.
Речь о победе услышали монахи-иезуиты. В ту пору епископ Александр посылал в Рим иезуита с письмом к папе. В грамоте той не преминул епископ написать и о слухе, что по Москве гулял.
