Филарет поправил на груди крест, ответил:
— Аль мне такое забывать! Помню тот приезд твой. Верно, говаривал я, уповал на Отрепьева и не ошибся, дайте срок. Его руками извели мы Годуновых, наступит пора и самозваного царевича. Однако торопиться не надобно, а то как с князем Василием Ивановичем Шуйским случится. Нетерпелив оказался. Вот уж от кого не ждал!
— Да, жаль князя Василия, — вздохнул Черкасский.
— Неделю, как в Москве я, — снова сказал Филарет, — а и то не укрылось, у люда на литву и ляхов недовольство зреет. Чую, начало, ягодки впереди.
— Истину сказываешь, — поддакнул Голицын.
Филарет уперся о стол, поднялся:
— А о Шуйском, бояре, не печалиться надобно, а вызволять. В единой упряжке он с нами, до скончания. Завтра у самозванца буду. И еще скажу вам, князья, бояре великие. Мы-то узнали в Гришке Отрепьеве царевича Димитрия, а вот признает ли инокиня Марфа, ась? — В очах митрополита Филарета лукавство. — Смекаете?
— И како тебе такое на ум пришло? — развел руками Черкасский.
Голицын сказал с сомнением:
— А может, Гришка не позовет инокиню Марфу в Москву? Испугается, вдруг да не пожелает она объявить его своим сыном?
Филарет очи прикрыл ладошкой, ответил:
— Того и хотим от инокини Марфы. Коли Отрепьев сам не догадается послать за ней, ты, князь Василий Васильевич, ему и подскажешь. Либо я слово промолвлю, коли представится…
* * *
Как желанного гостя, встретил Григорий Отрепьев митрополита Филарета. У двери Трапезной палаты за руку бережно взял, рядом с собой усадил.
— Рад тебя видеть, владыко. Чать, не забыл ты, как в прошлые годы, скитаясь под чужим именем, служил я у вас, Романовых и Черкасских? Борискиного коварства опасался.
— Здрав будь, государь! — Проницательные глаза Филарета вонзились в Отрепьева. — Радуюсь, что помнишь наше добро к тебе. Кабы знал Годунов, кого мы укрывали…
Умен и хитер самозванец, вон как речь ведет. На митрополита глядит, головой качает:
— Эвон что с тобой Бориска вытворил, почитай, первого на Руси боярина, Федора Романова, в монастырь заточил!
Филарет промолчал. Молчали и сидевшие в палате поляк, писчий при государе человек, Бучинский и боярин Власьев. У Бучинского головка маленькая, глазки угодливые, слова Отрепьева на лету ловит.
— Мало что помню я из своей угличской жизни, да и какой с меня спрос, малолеток был, а вот припоминаю, как ты в Угличе к дядьке моему, Михайле Нагому, приезжал. — Отрепьев заглянул в лицо Филарету, помедлил выжидающе, но митрополит ничего не сказал.
Не мог Филарет вспомнить такого, чтоб он в Углич ездил. Однако подумал: «Не прост расстрига». Вслух же поддакнул:
— Было такое, государь. Сколь годов минуло, сколь годочков. — Вздохнул. — Инокиня Марфа, поди, по тебе все очи выплакала. Ждет-пождет встречи с тобой, государь?
Поднял голову Отрепьев, насторожился, однако в словах Филарета подвоха не учуял, ответил:
— Думаю и я об этом, владыко. Нарядим послов за царицей Марией. Годуновы ее царского имени лишили, инокиней Марфой нарекли, вона в какую даль услали, мать с сыном разлучили, да Богу иное угодно.
— Нет роднее человека, чем мать, — тихо сказал Филарет. — Ни время, ни иноческий сан не властны над материнским чувством, — Голос у митрополита льется, журчит ручьем. — И то, государь, что ты инокиню Марфу в Москву позовешь, похвалы достойно. Встреча твоя с ней не одним вам в радость, но всему люду ликование, а недругам твоим, злословщикам, посрамление полное.
Отрепьев удовлетворенно качнул головой.
— С тобой, владыко, согласен. Думал я, кто послом поедет. Выбор на князя Скопина-Шуйского да на постельничего Семена Шапкина падает. Молод Скопин, и, мыслю, поручение это ему не в тягость будет. — И заговорил совсем об ином: — Когда я от Годунова в Речи Посполитой укрывался, попы латинские не раз мне говаривали, что церковники-де православные к латинской вере враждебны… Скажи, владыко, аль вы латинян пугаетесь? Коли не так, отчего же ретивы против них? Отчего нет у вас к латинянам терпения?
Вскинул брови Филарет, подумал: «Не свои слова молвит, иезуитов».
Вслух ответил:
— Государь, догматы церкви православной и латинской не суть одно. Ужиться нашей вере православной и католической? Нет! За этим беда кроется. Папа и слуги его мнят нашу православную церковь себе подчинить. Достаточно с них той унии, какую они заполучили. Поди, не забыл, государь?
