Шуйский сказал раздраженно:
— Кабы мне твои ходули, а мои тебе…
Покуда купец с князем о цене на мед рядились, лекарь Шуйскому ноги осмотрел, ступни какой-то мазью смазал. Князь Василий сказал купцу:
— Ты, Федька, в торг пускаться решил, аль не боишься? Воры зело шастают, разбои чинят!
Купец молодой, отчаянный, ответил — не поймешь — в шутку ли, всерьез:
— Ин, князь Василий Иваныч, я на государя Димитрия полагаюсь. Изведет он разгульные ватаги, стрелецкими заставами обезопасит дорогу. Русской земле без торга никак нельзя.
— То так, — Шуйский поскреб редкую бороденку. — Да только царя Димитрия в живых нет. Хе-хе! Его еще в малолетстве зарезали. Нам же ляхи с литвой самозванца подарили.
Костя-лекарь склянку с мазью уронил. Ух ты! А князь Василий свое речет:
— Не дюже на самозванца полагайтесь, он шляхте слуга. Зело опасен Гришка Отрепьев. Еще погодите, когда ляхи с невестой самозванца Мариной Мнишек наедут, сколь обид причинят московскому люду.
* * *
Изменив царю Федору Годунову, Басманов душой не казнился. И когда Ксению предал, не слишком тужил. А вот когда Басманов говорил Отрепьеву, что связан с ним одной веревкой, в этом он не кривил. Басманов никогда не верил в истинность царевича Димитрия, однако понял, время Годуновых кончилось, а самозванец обрел силу. И Петр Федорович Басманов в тугой узел стянул свою жизнь с жизнью Отрепьева…
* * *
Холопа высечь можно, холопа казнить дозволено, но как заставить холопа замолчать?
Басмановские холопы шептались: «А царевич-то не настоящий. Литва самозванца для нас припасла!»
Верный Басманову челядин донес о том хозяину. Велел Басманов взять на допрос двух рьяных холопов. Пытали их батогами, и признались они, слыхали-де от Кости-лекаря.
Петр Федорович Басманов в Кремль поспешил. Отрепьев в тот час в библиотечной хоромине работал. Приходу Басманова обрадовался. Поглаживая кожаный переплет книги, сказал с сожалением:
— Вот чего многие бояре не приемлют, так это премудрости книжной! Оттого и скудоумием страдают.
Заметил на лице Басманова озабоченность:
— Что хмур?
— Не знаю, как и сказывать тебе, государь, но и молчать не смею. Сызнова по Москве слух о тебе пускают.
Насупился Отрепьев, отвернулся. Долго молчал, потом спросил:
— Взяли кого?
— Велел я притащить на допрос Костю-лекаря, но, чую, не в нем суть.
Отрепьев прошелся по хоромине, поглаживая бритые щеки.
— Тебе, Петр Федорович, дознание препоручаю. Хватай, кого посчитаешь нужным.
Басманов спросил осторожно:
— А ежели вина на кого из именитых падет?
Лжедимитрий приблизился, сказал резко:
— Говорю, любого!
* * *
В пыточной Костя-лекарь показал, как с Федором Коневым были у Шуйского и князь Василий Иванович поведал им о смерти царевича Димитрия. А еще говорил Шуйский, что новый царь вор и самозванец.
Привели на допрос купца Федора Конева, и тот на огне медленном слова лекаря подтвердил. И тогда по указу Отрепьева взяли князя Шуйского, а за ним и братьев его Дмитрия и Ивана.
* * *
Не по прежним обычаям собралась Боярская дума. В Грановитую палату позвали не только патриарха и бояр, но и митрополитов с архиереями и епископами.
В длиннополых кафтанах и высоких шапках входили бояре, занимали свои места, косились на попов, ворчали:
— Дума аль собор церковный?
Князь Телятевский смеялся:
— Кабы сюда еще выборных из торговых и мастеровых! То-то забавно…
Пересекал палату сухопарый Голицын, клонил голову. Нелегко князю Василию, дума-то сегодня не обычная: князя Шуйского с братьями судить предстоит.
Ждали государя. Басманов к своему месту проследовал, а Игнатий остановился у патриаршего кресла, оно ниже царского трона, повернулся к боярам, проговорил громко, на всю Грановитую палату:
— Царь Димитрий Иванович велел нам вину князя Шуйского с братьями заслушать, и яко дума сочтет, так тому и быть.
Голос у патриарха Игнатия звонкий, черные глаза веселые. Воротынский заметил, шепнул Черкасскому:
— Не жалеет патриарх князя Василия.
Черкасский трубно нос выбил, ответил:
— Ему, греку, какая печаль до русских князей.
— Игнатий самозванцу служит, — прошептал старый Катырев-Ростовский и по сторонам посмотрел: ненароком услышит кто.
