— Царевич сказывал, не желает в Москву, покуда Федор жив. После его смерти сяду на царство с душой спокойной.
Масальский пробасил:
— Долго ждать смерти Федькиной.
— Эко ума у тебя, — толкнул Масальского Молчанов. — Мы-то на что? Аль забыл уговор?
Голицын поморщился недовольно:
— Без сообразительности ты, Масальский. — Зевнул. — Царевну Ксению не трогать, однако. Тебе, Масальский, царевна препоручается. Коль выскочит из своей опочиваленки, ты ее назад втолкни. Да чтоб без крика.
— А как с царицей Марьей быть? — спросил Масальский. — Она, чать, скуратовского рода. Малюта отцу царевича верой-правдой служил.
— Тому давно время минуло, когда Марья Скуратовой именовалась. О том не поминай. Годунова она телом и душой, и с ней как с женой Борискиной велено поступить. — Голицын озлился. — И чего попусту спрашивать, Масальский? Сам, поди, ведаешь, что царевичу угодно!
Вот и ворота годуновские. Остановились. Князь Василий стукнул кольцом в калитке. Голос за забором сказал:
— Погоди чуток!
Калитка чуть приоткрылась, Молчанов шикнул:
— Аль не признаешь, Шерефедин?
— Темно, не догляжу. Никак, ты, князь Василий Васильевич.
— Впускай, Шерефедин, — нетерпеливо махнул рукой Голицын и первым прошел во двор, направился к хоромам.
Следом за князем двинулся Шерефединов со стрельцами и Масальский с Молчановым.
Стрельцов трое, один другого крепче. Голицын покосился на них, крякнул одобрительно. Хороших помощников подобрал сотник. Спросил Шерефединова:
— Им сказывал?
Тот усмехнулся.
— Знают. Давно этого ждут. Им по рублю посулено. — Повернулся к стрельцам: — Порадеем, детушки, во имя царевича Димитрия.
Пока стрельцы с запором возились, Голицын наставлял:
— Ты, Масальский, не забыл, царевну стереги. Тебе, Молчанов: бери стрельца и царицу Марью кончай, а мы с Шерефедином за Федора примемся. Ну, с Богом! — перекрестился.
И скопом через сени в хоромы. Шерефединов зажег свечу, подал Голицыну. Разошлись. У двери царской опочивальни задержались на мгновение и разом вломились.
Не спал Федор. Увидел палачей, вскочил. Кинулись к нему стрельцы, но Федор извернулся, оттолкнул. На помощь стрельцам Шерефединов кинулся. Федор его ногой поддел. Взвыл тот, скрючился от боли.
Голицын сам к стене жмется, крестится.
Повалили стрельцы Федора, а Шерефединов озверел, горло перехватил. Не руки, клещи кузнечные. Хрипит Федор, сучит ногами по полу.
Князь Василий подстегивал Шерефединова:
— Души его!
Затих Федор. Шерефединова насилу стрельцы от мертвого оттащили. Хоромы покинули разгоряченными. Князь Василий трясется, что в ознобе. Во дворе Масальский с Молчановым поджидают.
— Царица Марья и не пикнула, — сказал довольный Молчанов. — Подушкой накрыли.
Стрелец спросил у Шерефединова:
— Когда обещанное отдашь-то?
Вытащил Голицын кошель, отсыпал стрельцам серебра. Приказал:
— Мертвецов заверните во что ни есть. Завтра Бориску из Архангельского собора выкопаем и всех их купно на Сретенку отволокем. В Варсонофьевском монастыре зароем. — Повернулся к Масальскому: — Ксения не чуяла?
— Спит. Ее-то какая судьба ждет?
— Царевичу видней, рассудит.
* * *
Колокола звонили на Москве, в Коломенском слыхать было.
Опередив обозы и огневой наряд, въезжал самозванец в Москву. Будто вчера бежал он отсюда простым, безвестным монахом, а сегодня встречали его царевичем Димитрием.
С высоты коня смотрел Отрепьев на толпы народа. Вот и площадь Красная. Впереди сияли ризами попы, за ними наряженные, как на праздник, бояре и люд.
Легкой иноходью нес Григория конь. Сверкали золото и драгоценные камни на сбруе.
Растянулось войско. За Отрепьевым шляхтичи. Гетман Дворжицкий в седле не вмещается, подбоченился, на московичей поглядывает победителем.
Звенели литавры, играли трубы. Отрепьев поморщился, поманил Басманова:
— Пускай умолкнут!
Крутнул боярин Петр коня, подпустил Дворжицкого.
— Пане гетман, царевич велел твоим музыкантам перестать дудеть и в бубны стучать!
За шляхтичами немцы, а за ними стрелецкие полки. Стрельцы шли веселые, соскучились по дому, по хозяйству.
Попы с иконами и хоругвями торжественные. Григорий с коня долой, к ним двинулся.
Из толпы какой-то голосистый мужик протянул удивленно:
