В монастырской гостинице полумрак и прохлада. Монах-служитель налил в медный тазик родниковой воды и, когда епископ умылся, подал чистое полотенце. Не дожидаясь сумерек, Рангони улегся на жесткое ложе и, сморенный, мгновенно уснул.
Пробудился он рано, когда покинул гостиницу, город уже ожил. Часто встречались монахи всех возрастов. Их было тем больше, чем ближе подходил епископ к Ватикану. Папское государство Ватикан отгораживала от города стена. Перед собором Святого Петра площадь.
У дворца папы стража из швейцарских солдат. Камергер ватиканского двора, худой высокий епископ, передал Рангони, что папа Климент примет его после завтрака. Рангони покинул дворец и отправился в собор Святого Петра. Маленькие быстрые глазки епископа Рангони умильно взирали на роспись и отделку стен и колонн. Он знал, сокровища Ватикана неисчислимы, а фрескам, написанным Микеланджело, нет цены…
К Рангони подошел папский секретарь. В поклоне, блеснув бритым затылком, сказал:
— Его преосвященство ждет епископа Игнатия.
Когда Рангони вступил в ватиканский дворец, папа Климент восседал на малом троне в окружении придворных. Рангони приблизился, опустился на колени, поцеловал его сухую, морщинистую руку.
Маленького, высохшего старца, одетого в белое полотняное одеяние, отороченное горностаем, боялся весь католический мир. «Папа — наместник Бога на земле», — возвещали с кафедр соборов святые отцы церкви.
— Мы ждем, нунций Игнатий, твоего пояснения.
У папы голос сильный и властный.
— Ваше святейшество, напутствуемый вашим словом, я немало потрудился, чтобы приобщить русского царевича Димитрия к латинской церкви.
— Мы недовольны тобой, нунций! — Папа вскинул правую руку. — Царевич Димитрий не воск в твоих руках, а живая плоть, в душе которой сидит греческая вера!
Рангони стало страшно. Сурово говорил папа. Стоило повести ему бровью, и Игнатий мигом лишится сана и очутится в глухом подземелье, откуда нет возврата. Румяные щеки епископа побелели.
— Святой отец! — заспешил Рангони. — Не одну бессонную ночь провел я с царевичем, и многому внял он.
— Умолкни! Ты не завершил начатое. Мы надеялись, что ты приобщишь его к нашей вере, а через царевича заблудшая паства на Руси обретет свое лоно в нашей церкви. Но ты уступил царевича Димитрия греческим попам. Посеяв в его душе семена, ты не взрастил их. Кто должен был поливать всходы, пока они не окрепнут? Ты, епископ Рангони, наш нунций и наше око!
Одобрительно закивали головами кардиналы. Их красные мантии чудились Игнатию разлившейся кровью. Боже, и откуда, зачем объявился этот русский царевич? Если бы не он, жил бы себе Рангони в Кракове в великом почете, ибо король не мог забыть ни на минуту, что епископ поставлен самим папой.
— Нунций Рангони! — высоким, звенящим голосом продолжал Климент. — Ты отправишься к королю Сигизмунду с нашим повелением не оставлять русского царевича без поддержки, и не только дукатами и злотыми, но и воинами, каких у польского короля в предостатке. Царевич Димитрий должен вернуться на родительский стол. Мы хотим видеть его царем!
* * *
Царево войско, вдвойне превосходившее самозванца, отходило. Шуйский с Мстиславским не осмеливались дать боя. Валуйки и Воронеж, Царев-Борисов и Елец, Ливны и другие города сдавались самозванцу. Люд присягал Отрепьеву. Целовали крест на верность самозванцу бояре и дворяне, не успевшие сбежать в Москву.
Передовые полки вел донской атаман Межаков, за ним двигался Отрепьев с запорожцами и шляхтой, а третьими шли казаки Корелы, бояре со своими дружинами, холопы. Тут же Артамошка Акинфиев с ватажниками.
Весельчаки комарицкие мужики, завидев толстого гетмана Дворжицкого, потешались, зубоскалили:
— И что за бочку возят шляхтичи?
— А усы, сивые и длинные, как поводья!
— Что усы, вы на нос гляньте! Ха-ха!
Гетман по-русски не понимал, но догадывался: смеются над ним мужики. Грозил кулаком, ругался:
— Холопы! Песья кровь!
Село при дороге либо деревня, всюду шляхта крестьян грабила. Комарицкие мужики возмущались: «Ляхи к царевичу пристали, чтобы русским добром поживиться!»
Как-то вступили ватажники в большое село. Не успели разойтись, как услышали, в ближней избе баба голосит. Видят комарицкие мужики, два шляхтича волокут ее из избы, а третий, пузатый, в дверях едва не застрял.
