— Ну…
— Конечно, удастся! — Эйдриан встал и подлил вина в стакан Шелы. — Еще немного мальвазии?
— Спасибо.
— Дымчатый, вулканический привкус, который не может опротиветь. Вы, насколько я знаю, играете?
— Да… я потому и не поспела с работой.
— Не понимаю, почему я сказал «насколько я знаю», — я же видел вас во множестве постановок. В этот уик-энд из Лондона приезжает моя жена, вы о ней, возможно, слышали?
— Дженни де Вулф, режиссер? Конечно!
— В таком случае, почему бы вам не заглянуть сегодня вечером к нам на Трампингтон и не сказать ей «здравствуйте»?
— Правда? Я бы с радостью.
— Прекрасно, дорогая моя. Скажем, в семь?
— Это будет чудесно. Спасибо!
Эйдриан с одобрением наблюдал за тем, как девушка подбирает сумку, шарфик, как направляется к выходу.
— Да, кстати, Шела…
Она ожидающе остановилась в дверях.
— Я обратил внимание на то, — сказал Эйдриан, — что вы состоите в университетском Обществе гуманистов.
Во взгляде ее обозначился намек на вызов, на подозрительность.
— И что?
— Для вас это серьезно?
— Очень.
— Вы, возможно, и к религии относитесь неодобрительно?
— Я ее терпеть не могу.
— А, вот это уже интересно. Думаю, стоит пригласить к нам сегодня и старика Трефузиса, уверен, он вам понравится, и не сомневаюсь, что ему понравитесь вы. Мы с ним работаем сейчас над… над одной проблемой, которая вас, возможно, заинтересует.
— Да?
— Как вам, вероятно, известно, разного рода функционеры, набранные по самым оголтелым ответвлениям христианской церкви, обозвали девяностые годы «Десятилетием евангелизма».
Девушка состроила гримаску комического отвращения.
— Ой, не напоминайте.
— Мы обнаружили, что за этой жалкой, причудливой формулировкой кроется… — Эйдриан умолк. — Впрочем, неважно. Остальное я расскажу вам вечером. Драйден-хаус, Трампингтон. Мимо не пройдете.
Девушка выглядела заинтригованной.
— Хорошо. Значит, до вечера, доктор Хили. Э-э… до свидания.
— Всего хорошего, Шела. Да, и еще, Шела.
— Что?
— Буду вам благодарен, если вы пока никому об этом ни слова не скажете. Вы скоро узнаете — почему.
Эйдриан полюбовался в окно, как девушка скачками пересекает муравчатую лужайку во Дворе Боярышника. Потом улыбнулся, присел за стол и написал короткую записку.
«Белоголовому орлану. Коврижка. Незамысловатая. Думаю, можно начать игру. С любовью, Темный вран».
Он откинулся в кресле, сунул написанное в факс и нажал кнопку автоматического набора номера. Посмотрел, как листок бумаги уезжает в пыхтящую машину, и снова подошел к окну.
На другой стороне двора он увидел в открытом на втором этаже окне старика. Старик на миг наклонился, копошась в чем-то у себя на столе, потом выпрямился во весь рост, помахивая только что оторванным листком бумаги. Он повернулся к Эйдриану, взмахнул листком, точно майский танцор носовым платком, и бойко сплясал короткую джигу.
Эйдриан рассмеялся и отступил от окна.
