Через несколько дней после своей женитьбы, нанося свадебные визиты, Ла Кальпренед наведался к Скаррону. Беседуя с ним, наш новобрачный вдруг стал проявлять сильное беспокойство по поводу своего лакея, оставшегося внизу.
— Прошу вас, дорогой Скаррон, — сказал он, — прикажите, чтобы его впустили.
Но затем, спохватившись, остановил его:
— Нет, нет! Не нужно!
Это не помешало ему уже через минуту вернуться к своей просьбе:
— И все же я не могу оставить этого малого на улице.
— Ах вот оно что! — воскликнул Скаррон. — Я догадался: вы хотите дать мне понять, что внизу вас ждет дворянин из вашей свиты? Ни слова более, я принял это к сведению.
Супруга Ла Кальпренеда, подобно жене Кольте, сочиняла стихи, с той лишь разницей, что она делала это сама. Ей принадлежит одно стихотворение, являющееся замечательным образцом вкусов того времени. Сердце, взявшее на себя больше обязательств, чем оно могло выполнить, хватают приставы Киферы, и всю его утварь продают на торгах тем, кто предлагает за нее наибольшую цену:
Достались Сильвии долги одни,
Хлориде юной — жизни радостные дни,
Терзания — Филиде,
А горести — божественной Ириде;
Амариллида получила ласки первых встреч,
Игривая Клеон — обманчивую речь,
Рыдания — красавица Киприда и т. д.
Помимо романов «Кассандра», «Клеопатра», «Фарамон» и уже упоминавшейся нами трагедии «Митридат», Ла Кальпренед поставил на сцене «Брадаманту», «Иоанну Английскую», «Кровавую жертву» и «Графа Эссекса», лучшую из своих театральных пьес.
Обратимся теперь к Скаррону, мелькнувшему у нас на предыдущей странице и именовавшегося тогда крошкой Скарроном и калекой Скарроном.
Поль Скаррон, известный куда больше удивительной судьбой своей вдовы, чем собственным талантом, был сын советника Большой палаты, прозванного Скарроном-апостолом, поскольку он без конца приводил изречения апостола Павла. По своему складу Поль Скаррон был склонен не только к поэзии, но и к мирским удовольствиям. Это был красивый малый, который мило танцевал в балетах и неизменно пребывал в превосходнейшем настроении, как вдруг его увидели несчастным скрюченным калекой, перемещающимся только в кресле, способным свободно двигать лишь пальцами и языком, которым, по словам многих, он продолжал пользоваться даже чрезмерно. Как именно пришел к нему этот внезапный недуг, никто доподлинно утверждать не может. Одни говорят, что причиной стало снадобье, которое ему дал какой-то знахарь; другие рассказывают, что из-за маскарада, в котором Скаррон появился в Ле-Мане, где он служил каноником, его бросилась преследовать толпа, и, чтобы ускользнуть от нее, он бросился в Сарту, ледяные воды которой вызвали у него этот паралич.
Наконец, он сам в стихотворном послании к г-же де Отфор объясняет свою болезнь иной причиной, ибо, по его словам:
В мои дорожные носилки запрягли,
К несчастью, слишком норовистого коня,
Чем злость его сверх всякой меры разожгли:
Он наземь дважды сбрасывал меня.
Винтом скрутилась шея бедная моя,
А после вывиха усилилась беда:
Не удается голову поднять мне никогда,
И, зол на этот мир, скорблю всечасно я.
Несмотря на свое увечье, Скаррон всегда пребывал в милейшем настроении, приказывая носить его повсюду в кресле, смеясь и паясничая везде, куда он являлся, и в разговорах с аббатом Жиро, который был правой рукой Менажа, вечно просил найти ему невесту, советуя своему уполномоченному обратить внимание прежде всего на то, чтобы женщина эта не отличалась хорошим поведением, дабы в минуту плохого настроения можно было бранить ее сколько угодно. Аббат Жиро показывал Скаррону двух или трех женщин, отвечающих подобным требованиям, но Скаррон каждый раз отвечал отказом: судьба его была предопределена.
И действительно, как раз в это самое время, пока Скаррон рифмовал свои «Выдумки капитана Бахвала» восьмисложными стихами с одной и той же рифмой, в безвестности подрастала та, которой суждено было стать его женой и удивительную и великолепную судьбу которой мы позднее проследим.
Скаррон был не только добрым гением театра, для которого он написал «Жодле» и «Смешного наследника», не только любимцем коадъютора, которому он посвятил свой «Комический роман», но еще и другом г-на де Виллара, отца маршала; г-на де Бёврона, отца герцога д’Аркура; трех Вилларсо и, наконец, всех утонченных умов Парижа.
