Зачем должны мы ждать лишь горя и тоски
И вечно трепетать родительской руки?!
Пьер Корнель. Гораций
«Ибо на мгновение гнев Его, на всю жизнь благоволение Его: вечером водворяется плач, а наутро радость», — цитировал отец Сюффрен псалом Давида. В состоянии больного короля произошла резкая перемена: если в семь утра 30 сентября 1630 года он практически умирал, то уже в десять вечера в присутствии обеих королев сам встал с постели. С аппетитом поел, прошелся по комнате — в общем, вел себя так, будто и не был болен. В следующие два дня он окончательно пошел на поправку: во время болезни ему приходилось ходить на горшок по 40 раз на дню, испытывая сильные боли, теперь уже отправление естественных надобностей проходило совершенно нормально. Окружающие кричали: «Чудо!» Возможно, именно тогда Людовик XIII и задумал принести обет Богородице. 2 октября он велел перенести себя в особняк Шапоне в квартале Белькур, и хозяйка дома посоветовала ему отблагодарить Богоматерь за выздоровление.
Его собственная мать, похоже, не столь трепетно заботилась о его здоровье. Как только к Людовику начали возвращаться силы, Мария Медичи вновь подступила к нему с обвинительной речью против Ришельё: королевский министр затеял второй поход в Италию лишь ради собственной славы, при желании вопрос о мантуанском наследстве можно было уладить миром; он подверг опасности жизнь короля в краю, где бушуют эпидемии. Но Людовик уже давно не был мальчиком, боящимся порки, а мать не понимала, что, втыкая шпильки в кардинала, ранит его самого. «Кардинал не Господь Бог, а лишь один Бог мог предотвратить то, что произошло, — резко заявил ей сын. — Но даже если бы он был ангелом, он и тогда не смог бы позаботиться обо всём с большей предусмотрительностью и осторожностью, и я должен признать, что это величайший слуга Франции, какой у нее только был!» После этого разговора король признался своему духовнику, что у него очень тяжело на душе, он опасается, что вновь заболеет, а чуда больше не произойдет. Черствая эгоистка Мария опять перешла в наступление и потребовала у сына обещать прогнать Ришельё. Не имея сил возражать, Людовик устало ответил, что сейчас не время принимать такие решения, вернемся в Париж — посмотрим. Уже 6 октября он начал собираться в дорогу, предвкушая охоту в лесах Иль-де-Франс — проверенное средство, чтобы отвлечься, забыться и восстановить душевное равновесие.
Ришельё как будто не знал об обещании, практически вырванном королевой-матерью у венценосного сына. 19 октября он вместе с королем выехал в Роанн, а на следующий день они получили известие, что Брюлар де Леон и отец Жозеф, напуганные известием о тяжелом состоянии здоровья короля, заключили в Регенсбурге мир с министрами императора, по которому Франция отказывалась поддерживать своих союзников в Италии. В Лионе ликовали, Ришельё рвал и метал. Королю не терпелось уехать, поэтому он велел кардиналу подождать в Роанне членов Совета и вместе с ними принять решение.
Мария Медичи с Марильяком добрались туда 26 октября. В отсутствие короля Совет возглавляла королева-мать. Готовил заседание Ришельё — вместе с Марильяком и Бутилье. Произошло еще одно маленькое чудо: Мария не колеблясь согласилась, что договор надо дезавуировать, поскольку его принятие — позор, хотя Марильяк настаивал на продолжении переговоров с императором, «держась за них зубами», лишь бы не было войны. Де Леону и отцу Жозефу были отправлены новые инструкции. Приятно удивленный, Ришельё предложил королеве-матери сопровождать ее в пути и получил согласие.
Для него сейчас важнее всего было продолжить начатое. По счастью, французская армия не приняла в расчет Регенсбургский договор. Как раз 26 октября войска маршала Лафорса выстроились в боевой порядок вблизи Казале, перед которой заняли оборону испанцы. В то же время маркиз де Санта-Крус, представлявший Испанию на переговорах, поддался на уговоры секретаря папского легата. Мазарини понял, что испанец боится потерять армию, и расписал ему в красках, насколько сильны французы. Тот согласился на мир. Когда под Казале уже завязалась перестрелка и Лафорс был готов бросить в бой пехоту, на дороге показался скачущий галопом всадник, размахивавший над головой белым шарфом.
