В это время королева-мать вдруг решила напомнить о себе. Хлеб чужбины оказался горек: после первых успехов французской армии всех брюссельских эмигрантов подозревали в шпионаже и подвергали обыскам. Мария Медичи не стала исключением: ее дом перерыли с погреба до чердака, даже перебрали поленницу дров в поисках спрятанного оружия. Ее загородные прогулки вызывали подозрения: а вдруг это тайные свидания с резидентами Ришельё? Ей предложили отпустить часть французской прислуги. Но самое страшное — ей урезали пенсию. А что тут удивительного? В стране война, лишения терпят все… Королева была возмущена до глубины души: она — не все! 10 августа она выехала из Брюсселя, не простившись с кардиналом-инфантом, — якобы в Спа, однако забрала с собой всю мебель, сундуки, картины и прочий скарб. За Лувеном она неожиданно свернула на север и въехала в Голландию, союзную Франции и враждебную Испании.
Чтобы объяснить свой поступок, королева-мать велела напечатать и распространить два манифеста. В первом она заявляла, что уже не чувствовала себя в безопасности, ее жизни угрожали «народные волнения», исподволь разжигаемые испанскими властями; во втором утверждала, что своим отъездом решила поспособствовать мирным переговорам между Францией и Испанией, устранив, как сказали бы сегодня, главный раздражитель — свое присутствие на вражеской территории. Слова, слова, слова… Просто ее надежды вернуться во Францию в обозе завоевателей-испанцев давно рухнули. Кроме того, маркиз де Монгла в мемуарах сообщает любопытную подробность: Марии было предсказано (она всё еще якшалась с гадалками и предсказателями), что ее сын недолго проживет после рождения наследника, и королева-мать торопилась вернуться, чтобы оттеснить невестку и самой стать регентшей при маленьком дофине…
В начале августа Анна Австрийская прислала мужу письмо, вызывая его к себе: ждать, кажется, осталось недолго. Людовик в самом деле хотел лично присутствовать при рождении сына и велел канцлеру Сегье, сюринтендантам Бюльону и Бутилье, первому председателю Парижского парламента и купеческому старшине также быть на месте в нужный момент. Оставив Ришельё вести осаду, король выехал в Сен-Жермен и был там 18 августа. Уже на следующий день он писал кардиналу о своем разочаровании: королева и не думает рожать, зря он примчался сюда так рано из Пикардии. 22-го числа к нему присоединился Гастон, не желавший пропустить счастливое событие. В тот же день Людовик сбежал в Версаль, «подальше от всех этих женщин» (он опять поругался с Мари де Отфор). Король томился: «Какая досада, что королева всё никак не родит, чтобы я мог уехать отсюда». Он не мог взять в толк, почему Шатильон и Лафорс столько возятся с маленькой крепостцой. Хорошо еще, что за ними присматривает кардинал, а то, чего доброго, вся армия разбежится. Просьба Анны Австрийской, чтобы Ришельё тоже приехал, осталась без внимания.
Тем временем Марии Медичи был оказан в Голландии триумфальный прием: принц Оранский вместе с женой выехал встречать дорогую гостью и препроводил ее в Хертогенбос с блестящим офицерским эскортом; жители города, высовываясь из окон, приветствовали ее ликующими криками. Переезд в Амстердам стал чередой празднеств, приемов и торжеств. Мария всем рассказывала, как дурно обращались с ней испанцы, она же всей душой стремится к миру и думает лишь о восстановлении добрых отношений с сыном. Она согласна окончить свои дни во французской глуши, в тишине и покое, власть ей больше не нужна… Французский посол придумал себе «дипломатическую болезнь» в ожидании инструкций из Парижа. Генеральные штаты 30 августа написали Людовику XIII, что его мать искренне его любит и почитает всех, кого он облек своим доверием, поэтому они считают своим долгом умолять его величество позволить ей примириться с ним и жить в согласии. Людовик ничего не написал в ответ и велел послу передать на словах этим добрым людям, что они рассуждают о вещах, о которых понятия не имеют, а заодно дать им необходимые разъяснения.
По расчетам врачей королева должна была разрешиться от бремени между 23 и 28 августа. По истечении этого срока во всех парижских церквях выставили Святые Дары, начались ежедневные молебны. Анна очень боялась родов: шутка ли, впервые рожать в 37 лет! Людовик вел отсчет срока беременности супруги по-своему, от 30 ноября. «Королева чувствует себя так хорошо, что я не думаю, чтобы она разродилась ранее чем через четыре дня. Она уже два дня на десятом месяце», — писал он Ришельё 2 сентября. Перенервничав, он в тот же день неожиданно заболел: вернувшись с охоты, слег в постель, весь горя. Ночью жар спал, Людовик поднялся, поужинал и написал Ришельё, что едет к нему в Пикардию, однако температура поднялась снова. Ришельё перепугался; но болезнь короля прошла так же внезапно, как и началась. Ровно через девять месяцев после дождливой ночи 5 декабря, в ночь на 5 сентября 1638 года у королевы начались схватки.
