«Душит, — мелькнула у Сани в голове мысль, — душит… фашист душит!» — Он нерешительно шагнул вперед и закричал: «Отпусти! Отпусти!» — Саня понимал, что надо ударить немца, но ноги словно примерзли к полу и не двигались. Лишь глаза его шарили по сторонам. Не помня себя, Саня схватил автомат и изо всех сил несколько раз ударил немца по голове, бессмысленно приговаривая: «Отпусти! Отпусти! Отпусти!»
Фашист дернулся, застонал и свалился рядом с Чернышевым. Испуганный и дрожащий, Саня бросился к мичману, погладил его по лицу, потом — к дедушке и опять к мичману. Губы его дрожали; он бормотал что-то и тормошил то деда, то моряка.
Ефрейтор зашевелился и повернулся на бок. Саня отпрыгнул в сторону к стенке. Фашист медленно приподнял голову и, опираясь на руки, начал подниматься. Саня испуганно вскрикнул. Ефрейтор повернул голову на крик и, торопливо шаря по полу, нащупывал оружие. Но его рука не успела дотянуться до автомата: очнувшийся Чернышев вскочил на ноги и всей тяжестью своего тела рухнул на гитлеровца. Ефрейтор вскрикнул и, ударившись головой о пол, обмяк.
Четыре тела, распростершись, неподвижно лежали у ног Сани, Он стоял у стены, прижимаясь к ней спиной, раскинув руки по сторонам, затаив дыхание.
Наконец мичман зашевелился, приподнял голову и позвал:
— Саня!
Услышав свое имя, Саня вздрогнул и, как подкошенный, опустился на пол.
Зимний день на Мурмане короток. Солнце, вынырнув из-за горизонта, перекатилось шаром по краю земли и скрылось за сопками. Снова наступила полярная ночь.
Мичман положил труп Потапа Петровича на койку и прикрыл флотской шинелью.
Фашистов мичман связал и, не в силах убрать в сторону, так и оставил на кухне. Саня все еще сидел на полу и безучастно смотрел на все, ч то делал моряк.
— Пойдем, Саня, сказал мичман. — Надо осмотреться. Мальчик тяжело поднялся.
— Пойдем. Ты теперь здесь хозяин. На тебя вся надежда.
Саня поднял голову, посмотрел на мичмана и шагнул к выходу.
— Пойдемте.
Вокруг было тихо: немцы не слышали автоматных выстрелов. Осторожно подойдя к краю площадки, Чернышев присел на камень и вытянул ноющую ногу.
— Рассказывай, Саня, где и что у них здесь расположено. Саня осмотрелся н начал тихо рассказывать, постепенно оживляясь.
— Так. Хорошо! — одобрял мичман. — Дадим им жару-пару.
Саня загорелся и начал торопливо показывать расположение немецких позиции, батарей, огневых точек, тех, что примечал на всякий случай по совету дедушки.
— А за той сопкой, в рыбацком становище, у них есть танки и много-много солдат. Дорога проходит вон за той грядой… Я смотрел один раз: машины идут, танки, пушки, солдаты…
— Молодец, Саня!
Вытащив карту из сумки, Чернышев что-то отметил на ней крестиками и кружочками. Потом они вернулись в дом. Мичман включил рацию, надел наушники. Издалека еле слышно, но настойчиво прозвучали в телефоне знакомые позывные. Сторожевой катер запрашивал по условной таблице о положении дел десантников.
— Есть, — вздохнул Чернышев и подмигнул Сане. Он включил передатчик и, прикрыв рукой раструб микрофона, прерывающимся голосом заговорил:
— Лютик. Лютик. Я Астра. Как меня слышите? Как меня слышите? Отвечайте. Прием. Прием.
«Лютик» ответил и сразу же запросил о готовности показать сигналом место высадки и вести корректировку огня.
Чернышев ответил, что все готово, сигнал будет дан на мысе «Гнездо баклана» в назначенное время. О том, что он ранен, а лейтенанта Дагаева, возможно, нет в живых, Чернышев умолчал. Сообщив предварительные данные о противнике, мичман включил радиостанцию и взглянул на часы.
— Так! Будем готовиться к бою, Саня.
Туманная мгла окутала берег и море непроницаемой пеленой. Чернышев подошел к груде камней, которыми было завалено отверстие в тайник. С помощью Сани он отвалил несколько камней и вынул из пещерки баллоны, детали и инструмент. Перетащив все это в башню маяка, Чернышев начал собирать устройство для подачи сигнала огнем. Саня молча помогал ему. Мальчик словно повзрослел за этот один день.
Закончив работу, Чернышев снова включил радиостанцию. Переговорив с кораблями, мичман сказал:
— Подходят… Скоро будут здесь.
