Суров и молчалив был помор Багров, как и вся багровская ветвь истых моряков. «Больше дела — меньше слов», — такова заповедь поморов. Студеное море не любит болтунов и трусов, не принимает лентяев.
Любые дела по плечу помору. Страх и хныканье неведомы были и Потапу Багрову. Только дрогнет сердце, затуманят на миг глаза моряка радостные слезы, когда, возвращаясь домой из дальнего похода, увидит он вдали родные берега, протягивающие навстречу судну лучи маяка, словно мать руки к своим верным сыновьям. Смахнет шершавой рукой слезу Багров, крякнет да молча поклонится в пояс поморской твердой землице.
Но прокатились годы жизни, как волны по студеному неласковому морю: стар стал Потап Багров. Поседела широкая борода, поредели, обвисли смоляные усы. Но и тогда Багров не смог сидеть сложа руки. Как ни просил сын отца остаться у него в дому на готовых «хлебах-чаях», Потап Петрович не согласился. Походил он, поговорил с морским начальством да вскоре и уехал на самый отдаленный поворотный маяк. Стал Потап Петрович маячником. Светит маяк, указывает кораблям пути во тьме — и радостно на душе у старика: все-таки при деле, а не на печке.
Так и прослужил на маяке десяток лет. Бывало в свободное от трудов время сидит дед Багров на обрывистом берегу, смотрит вдаль, попыхивает трубкой, слушает море. Идут корабли морскими дорогами, идут мимо, и мысли помора плывут вслед за ними.
Однажды заехал к старику погостить сын моряк. Посидели, помолчали. Прощаясь, Потап Петрович сказал:
— Саньку ко мне присылай на каникулы.
Сын недоуменно вскинул брови.
— Скучаешь, отец?
Старик махнул рукой.
— Не до скуки. К морю пусть привыкает.
Внук приехал, погостил. А на следующее лето сам запросился к дедушке. Ему очень понравилось на маяке. Главное — полная свобода. Бегай по скалам, выискивай гнезда, охоться, лови рыбу — все что угодно. Дедушка только поглаживает бороду да кивает головой. А иногда посадит внука рядом с собой и начинает рассказывать удивительные истории о дальних плаваниях, о суровой и прекрасной морской службе, о жизни моря, о чужих далеких странах, о своих друзьях моряках, которые умели любить свою родину и постоять за нее в боях.
А как красив здесь летом берег, изрезанный фиордами и заливами! Меж скал шумят быстрые ручейки. Склоны сопок покрыты карликовыми березками, изумрудной травой. В низкорослых ивовых зарослях прячутся олени. А птиц сколько здесь! — чайки, гаги, бакланы, кайры, частики, тупики… — всех и не перечесть. Два раза в день спускался Саня к морю, чтобы проверить по футштоку высоту приливов и отливов моря. Потом бежал к дедушке и показывал свои записи. Потап Петрович молча кивал головой и давал внуку новые поручения. Вскоре Саня научился зажигать маяк, плести маты, делать прогнозы погоды по облакам, различать птиц по полету…
Но в это лето, едва Саня успел приехать к дедушке, началась война. Вероломно напав, фашисты захватили пограничную часть нашего берега. И хотя им не удалось продвинуться в глубь Мурманского побережья дальше нескольких километров от границы, но повторный маяк оказался в тылу у гитлеровцев, недалеко от переднего края.
Потап Петрович и внук успели все-таки разобрать и попрятать в тайниках оборудование маяка до того, как на мысу появились фашисты. В первый день их пришло человек десять. Они ворвались в избушку, обшарили углы и сундуки, переворошили сарай и мастерскую, осмотрели башню маяка.
Потап Петрович, словно не замечая фашистов, стоял около дома и смотрел на восток, откуда доносились глухие взрывы. Саня, прижавшись к деду, исподлобья поглядывал на гитлеровцев.
Тонкий длинноногий фашист, видимо старший, подошел к деду Багрову, ткнул пистолетом в грудь и, кивнув на дом, закричал на ломаном русском языке:
— Шагайть!
Потап Петрович глянул на него, спокойно отвел от груди руку с пистолетом.
Фашист чуть отступил и, потряхивая пистолетом, опять закричал:
— Шагайть! Шагайть!
— В свой дом отчего не шагайть! — сказал дед и пошел.
В комнате длинноногий начал тараторить, то улыбаясь, то грозя пистолетом:
— Маяк есть исправляйть… Прибор зашигайть… Где есть будет прибор?
