Но думал, тревожился Евхим недолго. Хадоська - одно, а Ганна - совсем другое. Что ж ему теперь - и глядеть ли на кого нельзя? Монахом стать в молодые свои годы? Оттого, что какая-то дуреха к нему прилипла?
И вообще, разве это мужское дело - за девку думать?
Сама нагуляла, сама пусть и думает, как сбыть!..
Евхим полез дальше сквозь заросли, оглянулся, прислушался: где она, неотвязчивая Чернушка?
4
Ганна, увидев Евхима, не удивилась, не испугалась - взглянула безразлично и снова стала искать малину. Кусты были темные, густые - она разводила листву, срывала ягоду за ягодой, собирала в горсть. Евхим постоял, чувствуя в себе непонятную робость, подошел к Ганне, сказал приветливо:
- Помочь, может?
- А мне и самой не трудно! - ответила Ганна, понимая его нехитрый ход. Она даже не глянула на него - по-прежнему искала, собирала малину.
Евхим рядом с ней тоже потянулся за ягодами.
- Все-таки с помощником лучше!
- Смотря какой помощник!..
- А разве - плохой? - попробовал он пошутить.
- Хороший, значит?.. Любит ржаная каша сама себя хвалить!
- А почему бы и не похвалить себя, если другие не хвалят? Может, и есть за что?
- Уга! - только и сказала она с насмешкой.
Евхиму бросилась в глаза, под рваной ниже плеча холщовой кофтой, полоска смуглой кожи, и горло перехватила горячая ревность.
- Дятлик твой, может, лучше?
Ганна ответила спокойно:
- Как для кого.....
На загоревшей до черноты шее под темными блестящими волосами, повязанными ситцевым платочком, вился легкий, удивительно светлый пушок.
- Ни к чему все это! - проговорил он как мог весело, беззаботно.
- Что - ни к чему?
- Выдумываешь сама не знаешь что! Все равно не выкрутишься!
- От тебя?
- От меня.
- Уга! Напугал! - Ганна засмеялась, и смех этот распалил в нем упрямство.
- А что ты такое особенное? Не девка разве?
- Девка-то девка. Да и куры, говорят, не все рябые. Не одинаковые... Не одинаковые, может, и девки?.. Не все же, может, как... Хадоська?!
Евхим от неожиданности онемел. "Знает? Знает уже? Почему она вспомнила? Плакса эта рассказала?"
Надо было что-то делать, выбираться из западни. Может, она это просто так, нечаянно, сказала? Может, она не знает всего?
- Хадоська - что? - проговорил он осторожно. - Хадоська, конечно... девка... неплохая... Не прочь... Только - не по душе...
- Уже не по душе?
- А когда она была по душе? Просто липла ко мне, а обижать жалко было... Не отгонял... Пусть липнет, мне что?
Ганна взглянула на него, будто хотела увидеть - правду или неправду он говорит, но не промолвила ни слова, и Евхим успокоился: не знает.
Некоторое время рвали малину молча. Как и Ганна, он набирал полную горсть, ссыпал в кувшин, стоявший возле нее в траве. Она не хвалила его, не возражала, будто и не замечала. Иногда руки- их сталкивались, и, хотя она сразу же отнимала свои, словно прикоснувшись к чему-то неприятному, Евхим чувствовал, как в нем горячо, нетерпеливо дрожит все внутри, сохнет в горле. Она была так близко, такая влекущая, такая желанная даже в своем холщовом наряде.
Чем больше Евхим украдкой смотрел на нее, тем больше сохло в горле, труднее было снова завязать разговор.
- Ты вот - не такая... Другая!.. - выдавил он, стараясь говорить полушутя. - И что в тебе такое, чем ты меня присушила?
- Видать, что высох! Одни скулы!
- А то нет?.. Ты, видно, у глинищанской знахарки зелья такого взяла!
- Плетешь неведомо что!
- Я плету? Сказала!..
Евхим вдруг обхватил ее одной рукой за плечи, другой - за шею, горячо зашептал:
- Ганна! Ганнуля!..
Он хотел притянуть ее к себе, но Ганна уперлась локтем ему в грудь.
- Ты - чего это? Постой!
- Нет, теперь уже не проведешь! - Он попробовал улыбнуться, но улыбка вышла невеселая, кривая.
- А зачем мне обманывать? - Она поморщилась, как от боли. - Не жми!.. Дохнуть не могу!.. Чуешь?!
- Все равно - не пущу...
- Дурной ты, смотрю я, - проговорила она, тяжело дыша. - Ей-богу!.. С виду - голова, не кочан... а разума - как у ребенка.
- Занимать не стану... Хватит с меня...
Она сразу ухватилась за его слова:
- Маловато... Не вредно бы и занять... Вырос до неба, а как к девке подойти - не знаешь... Думаешь, силою все можно...
